По существу ограждение законности было гораздо ответственнее в другом отношении. Наши гражданские и уголовные законы безнадежно устарели и являлись прокрустовым ложем для быстро развивавшихся после отмены крепостного права юридических отношений. Разработанный проект уголовного уложения лишь в начале XX века, и то в небольшой части, касающейся политических преступлений, был введен в действие, а проект гражданского уложения, симптоматически лишенный самостоятельного творчества, так и остался в подготовительной стадии до гибели самого режима. «Право» уделяло много внимания этим проектам, выясняло их основные недостатки, настаивало на ускорении и оживлении работ, но все отчетливее понимало, что наступил законодательный паралич, создававший безвыходное положение: выбирать нужно было между устарелыми и несправедливыми законами и предоставлением судьям по своему произволу изменять закон применительно к каждому данному случаю.
Успех «Права», как и должно было быть, не выходил за пределы ограниченного круга лиц, интересующихся юриспруденцией, но уже на первых порах оно проникло и в широкие читательские слои. Случилось это в феврале 1899 года, после жестокого избиения студентов полицией… «Новое время» напечатало «маленькое письмо» Суворина, резко и злобно осуждавшее молодежь, и, по нашей просьбе, К. К. Арсеньев поместил в «Праве» ответ. Тогда уже маститый, благообразный старик, К. К. Арсеньев был типичным, цельным представителем эпохи великих реформ. Одним из первых он вступил в сословие адвокатов и сыграл виднейшую, благотворную роль в формировании русской адвокатуры.
Если сейчас прочесть статью К. К. Арсеньева в «Праве», она покажется робким шепотом, но по условиям того времени она выделялась спокойствием и сдержанностью. Статья произвела огромное впечатление, она была как бы отдушиной для общественного негодования и вызвала широкий бойкот «Нового времени», о чем особым правительственным циркуляром запрещено было газетам сообщать. Но и сам Суворин в частном письме, приведенном в его опубликованном дневнике, пишет, что «на каждых двух студентов был один страж – конный или пеший. Разве при такой силе можно бить кого-нибудь? А лупить нагайками никого не следует». Эти разоблачения открылись лишь после революции, а тогда они были скрыты в дневниках, но положительно утверждаю – и тогда у меня было уже ощущение, что защитники и охранители режима сами в него не верят, и это ощущение придавало уверенность и бодрость.
В 1901 году «Право» совершенно неожиданно получило новый ценный подарок, оказавший огромное влияние и на мою дальнейшую судьбу и давший возможность значительно расширить круг литературных связей и познакомиться с целым рядом замечательных людей, воспоминания о коих теперь так приятно согревают хладеющее сердце. Однажды, устав от работы, я зашел к жившему неподалеку Лазаревскому, чтобы поболтать. Я застал у него незнакомца – его рослая, несколько грузная и все же очень изящная породистая фигура невольно привлекала к себе внимание, а открытое, благородное, мужественное лицо с пытливыми глазами внушало неотразимое доверие. Это был потомок Рюриковичей – князь Петр Дмитриевич Долгоруков, крупный землевладелец Курской губернии, председатель Суджанской земской управы, один из основателей и наиболее активных деятелей Союза освобождения. С того памятного дня между нами и установились дружеские отношения, в течение 35 лет ни разу не омраченные и всегда доставлявшие мне большую радость. Я встретился с ним в прошлом году в Праге, где с очаровательной женой, сельской учительницей, и двумя детьми он бодро живет в удручающих материальных условиях беженства.