Мой проект издания второго сборника был одобрен «Беседой», и вслед за сим в Петербурге состоялось многочисленное собрание из земцев и литераторов для обсуждения разработанной Ганфманом программы, которая и была целиком принята. Работа оказалась нелегкой, ибо нужно было разобраться в груде материалов, печатных и гектографированных, которые Витте в ответ на мою просьбу любезно прислал, и снабдить авторов соответствующими их темам частями. Но тогда работа не утомляла, а возбуждала, и этот второй сборник, появившийся в двух внушительных томах под названием «Нужды деревни» – первый посвящен был вопросам культурно-правовым, второй экономическим, – вышел не менее удачным, а воздействие его на формирование общественного мнения оказалось еще более серьезным. В воспоминаниях князя Шаховского указано, что сборники послужили к сближению земской группы с интеллигенцией и подготовили почву для общей деятельности, причем связующим звеном была редакция «Права». Земцы относились к представителям интеллигенции с преувеличенным почтением и жадно впитывали ее взгляды и настроения. Но мое восхищение не уступало их почтительности, я гордился и утопал в наслаждении общения с ними – это были главным образом члены редакции «Русского богатства» и народнические круги, к ней примыкающие. Только что оперившиеся социал-демократы, узники классового сознания, рьяно блюли чистоту риз своих и потому держались обособленно, избегали ходить на совет нечестивых и притязали на признание за ними крайнего места на левом фланге общественности, считавшегося крайне почетным в общественном мнении. Народники оспаривали это место на основании своего революционного старшинства. Но разница была в том, что у социал-демократов обособленность диктовалась правильной или абсурдной, но живой практической идеей воспитания классового сознания, а у народников культ революционного дворянства был самодовлеющим, а потому мертвящим и служил источником нетерпимости и предрассудков, отражаясь рутиной и тенденциозностью на литературном творчестве.
Когда я благодаря успехам «Права» удостоился приглашения на «четверги» «Русского богатства» (которыми лишь в виде исключения мог воспользоваться, ибо и заседания «Права» проходили по четвергам), я чувствовал себя под покровительственно-снисходительными взглядами много более стесненным, чем в Туле, среди столь чуждого мне по воспитанию и миросозерцанию кровного дворянства. Вообще у них в редакции было как-то заговорщицки мрачно, ритуально, без дерзновения. Оживление вносил только Н. Ф. Анненский, совершенно очаровательный в своей жизнерадостности, превозмогавший серьезную сердечную болезнь неугасимым духом общественности и тонким остроумием. Он был горячим сторонником «единого фронта» и, чтобы обойти полицейские запреты, организовал «кулинарное единение» – ужины в какой-то второразрядной кухмистерской Иванова, где устраивались купеческие свадебные трапезы и где за два рубля с персоны нас потчевали какой-то сомнительной рыбой, которую Николай Федорович называл лабарданом. Сначала за этими ужинами велась непринужденная беседа о текущих событиях, но постепенно они все больше оформлялись в обсуждение того или другого политического вопроса, и неизменно председательствовавший Анненский весьма умело направлял разговоры к претворению в действие. Взбудоражить общественное мнение, приковать внимание к какой-нибудь яркой несправедливости режима – в этом он видел задачу своей жизни.