Но мне нужно вернуться далеко назад, к самому началу адвокатской практики. Первыми моими клиентами были два первой гильдии московских купца-еврея, административно высылаемые из Москвы по распоряжению генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича. На это противозаконное распоряжение можно было жаловаться в Сенат, но движение дел в первом департаменте Сената затягивалось на долгие годы, и практически жалоба была для высылаемых бесцельна. Поэтому я решил обратиться к министру внутренних дел и отправился на прием к Плеве.
Просителей, сидевших за огромным овальным столом, было человек тридцать. Появившись в сопровождении секретаря, Плеве, высокий, сутуловатый, с мрачным, застывшим лицом, начал прием с моего соседа и, обойдя вокруг стола, меня принял последним, ушел и секретарь. Я подал ему два прошения и кратко объяснил их сущность. «Да, – сказал он, – вы, по-видимому, правы. Я рассмотрю ваши прошения». Я поклонился и поблагодарил, но он прибавил: «Однако вы не должны забывать, что в Москве генерал-губернатором состоит его высочество». – «Знаю, ваше высокопревосходительство, но не могут же мои клиенты на этом основании отказаться от своих прав». Плеве, по-видимому, спохватился, что совершил неловкость, обнажив ахиллесову пяту режима, и уже с раздражением прервал: «Но я же сказал, что постараюсь сделать, что можно». Я снова поблагодарил и хотел откланяться, но он удержал меня: «Нет, вы очень кстати пришли, пожалуйте за мною, мне нужно с вами поговорить».
Тяжело ступая, он прошел в кабинет и уселся спиной к окну в одно из кресел, стоявших у письменного стола, мне предложил сесть визави, лицом к свету, и начал: «Я хотел переговорить с вами о „Праве“ и сказать, что мне решительно не нравится направление вашего журнала». – «Это меня удивляет, – ответил я, – потому что еще ни разу Главное управление по делам печати не имело случая покарать нас за вредное направление». – «Пожалуйста, не делайте невинного лица. Вы отлично понимаете, о чем я говорю и чем я недоволен и что такое ваша хроника. Имейте же в виду, что я накануне производства о вас жандармского дознания, потому что, в сущности, „Право“ является succursale[45] „Освобождения“». – «Для такого утверждения у вас нет решительно никаких оснований». – «Вы совершенно правы. Если бы у меня были основания, мы бы с вами здесь не разговаривали, а сидели бы вы на скамье подсудимых. А так как оснований у меня нет, но есть глубокое убеждение, я и считаю долгом предупредить вас, что, если вы дорожите пребыванием в Петербурге, измените ваше направление». – «Что вы, ваше высокопревосходительство, можете выслать из Петербурга, мне известно».