На этом разговор и кончился, и впервые в кабинете министра внутренних дел я ощутил, что режим бессилен, и вышел из пресловутого дома на Фонтанке с чувством победителя.
* * *
Хотя кишиневский погром оказал воздействие, обратное тому, какого Плеве ожидал, и застращивания его тоже оказались бесцельными и только укрепляли уверенность в слабости власти, тем не менее это не образумило его, а, напротив, толкнуло на еще более опасную авантюру. В своих воспоминаниях Витте утверждает, что, когда Куропаткин упрекал Плеве, что он, Плеве, единственный из министров, присоединился к своекорыстным аферистам, вовлекшим Россию в войну с Японией, Плеве ответил: «Вы внутреннего положения России не знаете: чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война». В частной беседе со мной Витте гораздо резче клеймил роль Плеве в возбуждении войны с Японией. Нельзя, однако, не прибавить, что, когда, уже после первых неудач, я выразил сомнение в благополучном исходе войны, Витте авторитетно сказал: «Ведь если бы крошечная Япония была у нас под боком, вы не сомневались бы, что мы ее разгромим. Ну а если она за 12 тысяч верст, то потребуется лишь больше времени, но результат останется тот же». Конечно, если бы это было так, то коварные расчеты Плеве оказались бы правильными, но самодержавие проявило себя гораздо более бессильным, чем можно было предполагать, и неудачная война завершилась революцией, отцом которой, по справедливости, и следует считать Плеве. Он сам не дожил до этого результата: 15 июля его разорвала бомба, несмотря на чрезвычайные меры предосторожности, принимаемые для ограждения его безопасности. Как ни ужасно, но убийство Плеве у всех вызвало вздох облегчения, а у многих радость, и, пожалуй, прежде всего в рядах самой бюрократии.
Примерно за год до этого убийства в Швейцарии состоялась встреча нескольких земцев с литераторами разных направлений, и здесь было постановлено образовать нелегальный Союз освобождения. Слово «союз» должно было обозначать, что в организацию входят группы с различными программами, но объединяемые целью освобождения России от самодержавия. Большинство учредителей – Долгоруков, Шаховской, Родичев – были мне уже хорошо, отчасти дружески знакомы. Из литераторов были главным образом бывшие марксисты С. Булгаков, Н. Бердяев, Б. Кистяковский, выпустившие тогда нашумевший сборник статей «Проблемы идеализма». Тотчас же после этого съезда ко мне явился один из учредителей, В. Богучарский, с предложением вступить в организацию. Задача Союза вполне отвечала моим стремлениям, имена учредителей внушали большое уважение, и я охотно дал свое согласие. В самом начале января 1904 года состоялся первый съезд Союза в Петербурге, и, хотя вопрос о программе был элиминирован, тем не менее, совсем бесцельно, на мой взгляд, споры то и дело вспыхивали; так, например, копья ломались из-за того, чтобы Союзу предоставлено было действовать только среди буржуазии, «народ» должен оставаться в сфере исключительного воздействия революционных партий. Это притязание было отвергнуто, но несколько раз вновь предъявлялось в новых вариантах.