В субботу 8 июля слухи о роспуске сгустились. Мне очень хотелось проведать семью, жившую на даче в Сестрорецке, но в воздухе была разлита тревога, и со всех сторон предсказывали неминуемость роспуска. Я сказал об этом Милюкову, но он твердо и решительно заявил, что все эти слухи уже запоздали: «Можете вполне спокойно уехать и отдохнуть в Сестрорецке». А днем я был в кабинете у Муромцева, когда к нему позвонил Столыпин и просил поставить на повестку заседания Думы 10 июля его, министра внутренних дел, разъяснение. Таким образом, сомневаться в неосновательности слухов и впрямь трудно было, и к вечеру я уехал из редакции. До вокзала меня проводил один из английских корреспондентов, решительно уверявший, что войска стянуты в столицу и что еще сегодня ночью Дума будет распущена. Я отвечал ему словами Милюкова, но он недоверчиво покачивал головой и оказался прав.
В воскресенье утром пришлось возвращаться в город, и здесь я только узнал, что, как только Милюков – уже после 4 часов утра – ушел из редакции, получено было частное сообщение, что манифест о роспуске печатается, об этом тотчас Милюкову сообщили по телефону, но он шутя ответил, что просит не мешать ему вздорными сообщениями спать. А еще через полчаса манифест был получен. Милюкова разбудили, он вскочил, как встрепанный, все еще отказываясь верить, но тут же сел на велосипед и отправился созывать Центральный комитет.
Дальнейшее известно: решено было выехать в Финляндию, в дачную местность Териоки, откуда пришлось перекочевать в Выборг, где и было составлено пресловутое Выборгское воззвание, содержавшее гораздо более резкий призыв к пассивному сопротивлению правительству, чем упомянутый раньше манифест революционных партий. Мне пришлось остаться в Петербурге, ибо в такое тревожное время Ганфман не соглашался взять на себя ответственность. Потом некоторые депутаты, в особенности Петражицкий, подписавшие воззвание против своего убеждения, горько упрекали меня, считая, что при разделении участвующих на два почти равных лагеря мое активное присутствие могло бы дать перевес противникам становления партии на путь нелегальных действий.
Впрочем, главным виновником воззвания надо считать выборгского губернатора. Весьма вероятно, что оно и не было бы принято, если бы губернатор, в разгар страстных споров, не потребовал немедленного прекращения собрания, скомкав таким образом обсуждение и тем самым заставив противников воззвания сдаться.
Наши ожидания восстания не оправдались. Напротив, бунты, которые то и дело вспыхивали во время всей думской сессии, теперь не возобновились, революция уже явно вырождалась в хотя и острые, но партизанские действия. Столыпин, назначенный премьером и хорошо осведомляемый знаменитым предателем, впоследствии шумно разоблаченным, Азефом, стал беспощадно расправляться с поверженным уже врагом, в особенности после страшного покушения максималистов, стоившего жизни десятку людей и более или менее тяжких ранений других десятков, в том числе и детей премьера