А что же случилось дальше? Эсеры не задумались и после разоблачения Азефа разрешить одному из членов партии Петрову играть такую же двойную роль. Правительство не усомнилось принять его услуги, и он убил начальника Охранного отделения Карпова, показав на допросе, что действовал по наущению бывшего начальника этого отделения Герасимова, вследствие чего последний с трудом избежал предания военному суду. А еще через год азефовщина снова громко о себе напомнила, когда ее защитник Столыпин сам был убит «сотрудником» охранки Багровым в Киеве, где были приняты совершенно экстренные меры для ограждения безопасности. Создается впечатление, будто азефовщина так сплелась, так вросла в самодержавный режим, что ее уже нельзя было вырвать и нужно было считаться с ней, как с неизбежным злом.
Хочется еще сказать о главном «виновнике» разоблачения В. Л. Бурцеве, которому борьба с Азефом обошлась очень дорого. Он сам охотно рассказывал, как измучили его долгие тщетные поиски провокатора, наличность которого в партии все чувствительнее давала себя знать, как однажды, увидев давно знакомого ему Азефа, он вдруг осенен был догадкой, сразу перешедшей в уверенность, что провокатор и есть Азеф, как после этого пошел напролом, подвергая свою жизнь опасности и со стороны эсеров, и со стороны департамента полиции. Тем сильнее должен был подействовать триумфальный успех. Мало сказать, что успех вскружил голову, нет – он нарушил душевное равновесие его: если самое блестящее имя потонуло в кровавой грязи, если величайшего мерзавца можно было принимать за героя, стоящего выше всяких подозрений, – на кого же вообще можно положиться. И теперь у Бурцева, и раньше страдавшего односторонностью, создалась презумпция, одержимость, он всюду чуял провокацию и считал, что каждому можно предъявить требование представить доказательства непричастности к азефовщине.
Встретившись годом позже с Е. Д. Кусковой во Франции, он поручил ей предупредить, что возле меня стоит какой-то опасный провокатор. «Бурцев назвал мне и фамилию, но настолько безупречную, что я возмутилась: „Да после этого, Владимир Львович, вы и меня станете уличать в провокаторстве“, на что он совершенно спокойно ответил: „А как же вы думали, Екатерина Дмитриевна, вам всем теперь нужно ой-ой с какой опаской ходить!“ Я ему заявила, что не считаю себя вправе воспроизводить его квалификацию и потому не скажу и вам фамилии названного им лица. А вернувшись в Петербург, кстати, узнала, что лицо это теперь отошло от вас».
Так и осталось неясным, о ком шла речь, но я ни в малейшей степени не обеспокоился, будучи уверен, что и сам распознаю нюхом провокатора.