И тогда уже, а еще чаще впоследствии нам возражали, что «Речь» и «Право» – умышленно односторонние, что они недобросовестно прячут все краски, кроме густо-черной, закрывают глаза на совершавшийся именно в те годы подъем экономического и финансового благосостояния страны. Нетрудно было ударить по противникам их собственным оружием. Без конца и на все лады мы повторяли, что мощь России грандиозна, и чем стремительнее она рвется наружу, тем опаснее становятся препятствия, мешающие ей развернуться. Мощь эта справилась, например, – так отмечал я в ежегоднике – и с «трусом» (землетрясение в Верном[70]), и «мором» (чума на Дальнем Востоке и холера на Юге), и «гладом» (охватившим тогда треть страны), которыми начался минувший год, но быстрое развитие производительных сил, сопровождавшее передышку между двумя революциями и властно требовавшее укрепления правопорядка, именно и обостряло восприимчивость и делало грубые помехи болезненно чувствительными.
В сложившейся обстановке «конституция» оказалась каким-то случайным придатком, неудачно прилаженным украшением, с острыми углами и зубцами, о которые, куда ни двинешься, то и дело зацепишься сановным мундиром, и образовавшаяся дыра обнаружит неприглядную наготу. Естественно поэтому одолевало все усугублявшееся, вплоть до революции, желание уничтожить ненужное украшение, а пока – подальше убрать его и хорошенько запрятать.
Перевал в новый век сопровождался общим умственным утомлением, уклонением, боязнью принципиальных установок, и эти признаки «Право» неоднократно обнаруживало и в иностранной законодательной деятельности. Но их нетрудно было усмотреть и в настроениях тех общественных кругов, которые в силу своей оппозиционности считали себя передовыми. В связи с обсуждавшимся в Третьей Думе проектом преобразования местного суда Международный союз криминалистов обратился ко мне с предложением сделать на съезде русской группы Союза доклад. Мало нового мог я прибавить к тому, с чем выступал во Второй Думе, но доклад имел успех, и меня просили для следующего съезда разработать специальный вопрос об участии народного элемента в местном суде.
Это участие может быть построено либо в виде отдельной коллегии, ведающей некоторыми функциями судопроизводства, – таково жюри присяжных, автономно отвечающее на вопрос о виновности подсудимого. Другая форма – приобщение народного элемента к судейскому составу для совместного равноправного решения всех вопросов и постановления приговора – таков был у нас для некоторых политических преступлений суд Судебной палаты с участием сословных представителей. Ясно, что между этими двумя видами зияет глубокое различие: первый противополагает народный элемент профессиональному и распределяет между ними функции суда, второй соединяет оба элемента для общей совместной работы. Доводов за и против того и другого вида накопилось так много, что они обволокли и закрыли сущность, за деревьями не стало видно леса. У нас суд присяжных был пасынком режима, и уже это одно пробуждало к нему симпатии, а к шеффенам