На другой день я хотел уклониться от свидания, уверенный, что Протопопов забыл о своем приглашении, но секретарь министра позвонил и напомнил, что «Александр Дмитриевич ждет вас». Изящный, стройный, с медоточивой речью, Протопопов весь сиял и прежде всего счел нужным сообщить, что он «заступился за евреев», указал государю на их тяжелое положение, которое непременно облегчит. Я спросил, как он собирается выйти из запутанного положения, что намерен делать в первую очередь, на что, широко разводя руками, он торжественным тоном возгласил: «Принимать доклады и ставить резолюции!» А на прощание, крепко пожимая обе руки и возводя глаза кверху, совсем как провинциальный трагик, воскликнул: «Друг мой, пожелайте мне счастья!»
Еще через несколько дней правление общества явилось к нему официально, опять по делам цензуры, он выглядел еще более стройным и подтянутым в новехоньком мундире шефа жандармов, принял нас не в служебном кабинете, а в аляповатых роскошных частных апартаментах, начал беседу подчеркнуто запросто: «Ну, давайте курить и болтать. Знаю, чувствую – хочется вам спросить, почему я назначен? Государю императору (только в таком сочетании он говорил о царе) представлено было четыре кандидата. Ну так вот. Государь зачеркнул всех четырех и начертал фамилию своего собственного кандидата. Теперь давайте работать. Что сейчас всего важнее? Устранение продовольственных затруднений, не так ли? Возвращаясь из Ставки, я заехал в Москву, созвал наших Мининых – купечество, и они выразили полную готовность помочь. Мне, между прочим, сказали, что в Нижнем Новгороде продовольствия сколько угодно, но запрещен вывоз из пределов губернии. – К черту запрет! – Говорят: нельзя, приказ последовал от уполномоченного министерством земледелия, а он мне не подчинен. Вот как! Но чрезвычайная охрана в нашем ведомстве, выслать его в 24 часа из губернии. Знаю, знаю, – обратился он ко мне, – вы таких мер не одобряете, а вы – умница, что бы вы сделали?»
Я ответил, что такие меры могут только усложнить безнадежную путаницу. «Ну, нет, – и он изо всей силы ударил кулаком по мраморной доске стола. – Продовольствие должно быть, и оно будет, будет! А вас, друзья мои, я отстоял. Печать мне дорога, но не взыщите, Москвою я поступился. А лучше было бы, если бы всюду ввести предварительную цензуру».
Хотелось узнать, что постигло Москву, но тут разыгралась сцена, совсем как в «Горе от ума». Лакей почтительно стал докладывать, что супруга министра финансов «желает видеть его высокопревосходительство». Протопопов упорно не замечал его, а когда мы обратили внимание, он совсем вышел из себя, стал дико кричать на «челядинца», как смеет он мешать беседе, пусть доложит «Наталье Александровне». В дверях с робко отступавшим лакеем столкнулся «исполняющий должность генерала для особых поручений», Протопопов вскочил и потрясал кулаками перед носом генерала, но, услышав, что у телефона ждет военный министр, сразу снизил голос до умоляющего шепота и, беспомощно разводя руками, говорил недоумевающему генералу: «Ну, хорошо, ну, через пять минут. Ну, могу я пять, только пять минут поговорить с нужными людьми? Нет, не дадут поговорить». На прощание он выразил «особое удовольствие», что вновь видит меня; одной рукой пытаясь обнять необъятного Щеголева, другой Проппера, спросил, как поживает его «прелестная супруга», и прибавил: «Ну, как же, Станислав Максимилианович, мы вам предлагали идти вместе, а вы меня ко всем собакам послали».