Утром заехали за мной Проппер и Бонди, которому принадлежала вся мизансцена. В автомобиле рядом с шофером сидел, с равнодушно-тупым видом, солдат, державший в руке огромный красный флаг, грозно при движении машины развевавшийся. «Недурно, не правда ли?» – ожидая одобрения, спросил Бонди. «Где же вы его достали?» – «Вот так вопрос! На улицах этого добра сколько угодно, я выбрал как можно более подходящего. Оцените его мрачно-загадочную морду! Дал ему в зубы папиросу, обещал покормить, он и не думал спросить, в чем дело, и вот видите, как хорошо уселся и как уверенно держит флаг. Кто же теперь осмелится наш автомобиль остановить?»
Дорогой мы прихватили еще М. Суворина и по Литейному направились к новому маяку. Чем ближе, однако, к нему, тем продвижение становилось затруднительнее сквозь все гуще заполнявшие улицы толпы, которые поеживались и притоптывали – не то от неустоявшегося настроения, не то от пронзительного ветра. Бонди торжествовал, когда, под возгласы шофера: «по военной надобности», бесформенное скопище, хотя и явно неохотно, расступалось, но едва ли не внушительнее действовало строгое молчание пригвожденного солдата, ставившее всех в тупик: иной уже и рот раскрыл, чтобы отпустить острое словцо, но так с раскрытым ртом и замирал. Нам удалось даже въехать в обширный двор думского здания, заполненный автомобилями и грузовиками и лавировавшими среди них раздраженными людьми, преимущественно в военной форме. Бонди опять снабдил солдата папиросами, настрого приказал никого не подпускать к автомобилю и бодро повел нас внутрь дворца. Я вообще ничего не различал и не слышал – очутился перед плотной подвижной массой человеческих спин и грудей. Человеческих? Да, конечно, но лица были какие-то безликие, с широко раскрывающимися ртами, и выносившиеся оттуда звуки сливались в зычный гул, ощутительно давивший на барабанную перепонку. Это была даже не толпа, а скорее куча, которая сбилась после кораблекрушения на островке и не знает, что дальше. Чтобы пробраться вперед, нужно было работать глазами в поисках щели, которую можно расширить локтями, и в этих поисках мы сразу друг друга растеряли. Суворин так и исчез, а с Проппером и Бонди мы встретились – уже с изрядно помятыми боками и лишенными пуговиц пальто – в комнате журналистов.
Здесь работали три газетных сотрудника, а несколько барышень энергично стучали на машинках, ставили печати и подносили на подпись газетчикам, которые с важным видом подписывали бумажки и выдавали их беспрерывно входившим и выходившим лицам, бережно прятавшим полученное в карман. Это были новые «временные виды на жительство», пропуска в Государственную думу и т. п. удостоверения. «На каком же основании действует ваша канцелярия?» – «А на каком основании все теперь действуют?» – резонно спросил неунывающий репортер. Тут же ко мне бросился незнакомый человек, оказавшийся помощником редактора «Правового вестника», и стал горько жаловаться: «Помилуйте, сколько важных государственных актов уже состоялось, их ведь нужно прежде всего опубликовать в „Правовом вестнике“, чтобы придать юридическую силу, а никто и ухом повести не хочет, и все, к кому я обращаюсь, от меня отмахиваются».