Один из этих актов – самый важный – манифест государя об отречении, беспризорно лежал тут же на подоконнике. Клячко добыл его, чтобы сфотографировать для газет, а фотограф, исполнив заказ, беззаботно положил оригинал на окно. Если такой бесценный уникум все же не исчез, никто из шмыгавших в невероятной толчее любопытных не унес его с собой, то лишь потому, что ничто не в состоянии было отвлечь внимание, вперившееся в жгучий вопрос, что же будет завтра и станет ли все по своим местам?
Один из сотрудников вызвался проводить нас к Временному правительству, и, крепко держась друг за дружку, мы снова стали пробираться. Встретили Милюкова, который был совсем без голоса, от непрерывного говорения на холодном ветру, дальше натолкнулись на потного растерянного Коновалова, с испуганно остановившимися глазами и трясущейся нижней губой. На ходу он что-то пробормотал в ответ, чего понять нельзя было сквозь тяжелое, как у запаленной лошади, дыхание… Стыдно стало, что вздумалось сюда приехать, здесь искать ответа и разъяснения. Вот Клячко сразу нашелся в новой обстановке: палку взял и стал капралом. Мои спутники испытывали, по-видимому, такие же ощущения, и, не сговариваясь, мы потянулись к выходу, предвкушая удовольствие оторваться от этого человеческого теста и очутиться в автомобиле.
Тем сильнее было разочарование, когда после самых тщательных розысков Бонди оказалось, что машина исчезла вместе с шофером и мрачным цербером. К реквизициям война уже приучила, и Проппер даже бровью не повел, но беспомощно стоял на коротеньких ножках, не решаясь двинуться пешком в далекий путь на Английскую набережную. Бонди сочувствовал тяжелому положению шефа и бегал по двору в надежде на счастливую случайность. Издалека он стал громко звать нас и махать руками, я схватил Проппера под руку и увлек его к великолепному, уже заведенному лимузину, в котором восседали два элегантных офицера, сдавшихся на мольбы Бонди захватить нас. Они направлялись в Военное собрание на углу Кирочной и Литейного и дальше везти не соглашались. «В другое время охотно, запомните наш номер. Но сейчас нам только справиться и мчаться обратно в Думу». Ободренный частичным успехом Бонди и тут пустился на розыски и нашел грузовик, отправлявшийся по дрова на Марсово поле, и солдат-шофер, рядом с которым сидели женщина и другой солдат, согласился захватить нас. Проппер по-турецки уселся, спиной опираясь на шоферское сиденье, мы с Бонди встали по обе стороны на подножки (эта поза тоже была символом преданности новому порядку), и грузовик двинулся по Литейному. Но на всегда бойком углу Симеоновской путь преградила шумная толпа, стеной сомкнувшаяся вокруг нас. Из толпы раздался вопрос, где военный министр. Я поднял закоченевшую руку, чтобы показать направление на Военное собрание, но кто-то понял, что я указываю на Проппера, полумертвого от неудобного сидения и тряски, из уст в уста пробежал шепот «военный министр», и толпа молча расступилась, а вслед нам даже раздались крики «ура». На Марсовом поле Бонди стал горячо убеждать шофера везти нас дальше, обещал золотые горы, но у меня так застыли руки, что держаться больше я не мог, вынужден был соскочить с грузовика, и, совершенно разбитый, среди перемежающихся выстрелами криков, с трудом передвигая окоченевшие ноги, пешком добрался домой.