В этот момент я был уже вне Петербурга. Одним из первых декретов было объявление кадетов «вне закона», и главарям пришлось скрыться. Милюков уехал в Москву в день переворота, за ним последовал Петрункевич, не терял спокойствия и Набоков. Он был арестован в Мариинском дворце вместе с другими членами Комиссии по выработке избирательного закона в Учредительное собрание и отвезен в Смольный, где красногвардейцы с разинутыми ртами глазели, как тщательно он совершает утренний туалет и омовение под водопроводным краном. Отпущенный через несколько дней из Смольного, он поспешил в Мариинский театр на благотворительный спектакль в пользу Литературного фонда, председателем которого состоял[92]. «Еще не отлита пуля, которая для меня предназначена», – хладнокровно отвечал он на предостережения друзей, и оказался прав: она была изготовлена не большевиками, а в другом лагере, теми, кто – формально – сам с ними боролся. Еще через несколько дней его уговорили уехать в Крым, где уже находилась вся семья. Много видных членов партии уже сидели по тюрьмам – князь Павел Долгоруков, Кокошкин, Шингарев и другие.
Мне уехать нельзя было, потому что заболела воспалением легких жена, но дома я не ночевал, а в редакцию являлся украдкой. Предосторожности были излишни – объявив кадетов вне закона, большевики ни разу не произвели обыска у редактора кадетского официоза, да и газету трактовали наравне с другими органами печати.
Смутно припоминаю несколько неожиданных посещений в эти тяжкие дни, в частности, заклятого врага по Второй Думе Пуришкевича. Говорил он без умолку, но на полуслове вдруг сорвался и убежал. Часто захаживал В. Коростовец, принимавший горячее участие в забастовке чиновников, а теперь проклинающий родину и работающий над отторжением от нее Украины.
Дома с трудом сиделось – мутило в голове от усилия ответить на всепоглощающий вопрос: как и когда… Я не видел человека, который сомневался бы в предстоявшем свержении большевиков. Вопрос сводился именно к тому, как и когда, но объективных данных для ответа не находилось.
15 декабря врачи разрешили жене выехать: прямо с постели, тщательно укутанную, мы отвезли ее на вокзал и с двумя младшими сыновьями, которым торжественно было обещано вернуться в Петербург через две недели, к началу школьных занятий, двинулись в Финляндию, на Иматру.