Этапный путь из Вологды в Усть-Сысольск длился 55 дней – два дня ходьбы по 20–30 верст и «дневка» – отдых на третий день. На остановках и в особенности на дневках А. Н. вел беседы со своими подневольными спутниками и читал им народные произведения Толстого. Сельское начальство на этапных пунктах смотрело, конечно, косо… А. Н. отнюдь не имел в виду заниматься антиправительственной пропагандой и только давал толчок беседе, чтобы развязать языки, наслаждаться и жадно впитывать в себя слышанное.
Он пришел к нам физически измученный и весь переполненный путевыми впечатлениями, совершенно неспособный ориентироваться в новой обстановке. Встретив на улице через несколько дней после его прихода, исправник задержал меня, остановился и, заботливо показывая пальцем на лоб, сказал: «За ним надо присмотреть. Все ли у него тут в порядке?»
В этом действительно можно было усомниться. Домишко, в котором мы обитали, всего-то состоял из двух комнат с кухней, а он путался, и приходилось водить его в уборную. В первые дни трудно было вытянуть из него слово. Он то лежал на диване, то кружил по комнате, то присаживался к столу, на котором лежала стопка почтовой бумаги, и медленно писал крупным, заостренным, четким почерком. Все, что было написано, отсылалось в Париж, где в Сорбонне училась его невеста – медичка, обрусевшая француженка-киевлянка. Почта приходила к нам по понедельникам и четвергам, а на другой день уходила, и большую часть привозимой и увозимой из Усть-Сысольска корреспонденции составляла переписка ссыльных. В эти промежутки между прибытием почты и укладывались отрезки жизни А. Н. Отнеся на почту толстое письмо, он возвращался домой, заметно успокоенный, заходил в мою комнату, усаживался на лежанку и пытался заговаривать… Я пытался взобраться на своего конька и вовлечь его в беседу о Толстом – он вообще прекрасно знал всю русскую литературу, он начинал рассказывать о Кременчуге, о своем младшем брате, который сознательно отказался от университетского образования, по отбытии воинской повинности поселился в уездном городе на должности библиотекаря и жил затворником, подробно и интересно описывая брату свою жизнь. С течением времени он постепенно оттаивал, его научили играть в винт, и то была потеха, когда партнером его был Щекотов и слово «балда» гудело в воздухе, а он заливался своим больным смехом. Но с приближением весны, которая обычно сразу вступала в свои права, он проявлял все больше беспокойства, совсем перестал обращать внимание на внешность – я называл его Прекрасной Еленой, потому что одна штанина распоролась снизу до колена, и Данилов тщетно упрашивал отдать ему для починки.