Но я не считаю эти метания и перемены своими провалами и уж тем более ими не кичусь. Какой есть антоним к слову «кичливый»? Скромняга? Закомплексованный? Могут ли такие эмоции служить показателями цельности? Конечно, я чувствую свою вину за распад двух моих браков и признаю за собой около сорока пяти процентов ответственности. Но готов ли я взять на себя еще большую степень вины, чтобы избежать ярлыка кичливости? Ну да ладно, вряд ли найдется много желающих ознакомиться с моим ответом на этот вопрос.
Но вот ведь странная штука: Кристофер не раз зазывал меня в гости, а я так и не удосужился съездить в Эссекс. Видимо, подсознательно принимал сторону его сестры. Однако в тех случаях, когда он наезжал в город, я неизменно приглашал в его в ресторан, причем в такой, где подают спиртное. Квартиру он выставил на продажу и получил пару предложений. Со своей стороны я ему сообщил, что заметки его сестры представляют немалый интерес, но пока не складываются для меня в единое целое. Он сочувственно посмеялся. Я сказал, что среди ее материалов может обнаружиться нечто, пригодное для печати, но на данном этапе об этом говорить рано. Для себя я наметил публикацию книжечки афоризмов тиражом примерно в сто экземпляров – попытка не пытка.
– Слушай, это все целиком на твое усмотрение. Ясно же, что Элизабет тебе доверяла, и я тоже перечить не стану.
Я воодушевился: и его прямотой, и этим обещанием.
– Странно, что вы с ней совсем не похожи.
– Это еще мягко сказано.
– А что родители ваши?
– Серединка на половинку. То есть мы с сестрой не оправдали их ожиданий. Обошлось без скандалов, да к тому же я им, как принято говорить, «внучков подарил». Но родителям хотелось, чтобы Лиз была поскромнее, как все, а я чтобы… ну, инициативы побольше проявлял, вот как-то так.
После школы Кристофер отслужил краткосрочную военную службу, а потом окончил бухгалтерские курсы. В итоге соединил эти направления, став полковым финансистом. Кто бы мог подумать, что в армии требуются счетоводы.
– Без риска, – сказал он, словно себе в укор. – Без риска.
– Раньше никто не называл ее Лиз, – заметил я.
– В детстве ее только так и звали, но в какой-то момент она меня окоротила. Мне было лет десять, а ей, стало быть, семь. Тогда она и заявила, что ее имя Элизабет. А мое – Кристофер, но не Крис. Естественно, я ее услышал. Но про себя говорил только Лиз. Лиз. Прямо бунт на корабле, да?
– Вы с ней были дружны?
– Трудно сказать. Я был ей старшим братом. Отец с матерью говорили, что я обязан сестренку оберегать. Но она этого не хотела. Никогда не ходила за мной по пятам. Это я за ней увязывался.