– Но вы играли вместе?
– Что за вопросы? Уж не задумал ли ты о ней что-нибудь написать?
– Нет, что ты. – (Не покривил ли я душой?) – Просто я ее… побаивался, что ли, а потому при жизни ни о чем таком не спрашивал. Я даже не знал, что у нее есть брат. А теперь, можно сказать, наверстываю упущенное. Хотя в каком-то смысле поздно уже.
– Вступаем в клуб, – ответил он, поднимая бокал.
– У тебя сколько детей? – (С какой целью я об этом спросил? Уж его-то биография всяко не входила в мои планы.)
– Двое. Каждого полу по штуке. А она была им хорошей тетушкой. По-своему.
– Естественно, по-своему. А как же еще?
– Никогда не забывала с днем рожденья поздравить. Я мог их одних в город отправить – она у платформы встречала. Доверяли они ей безоглядно. Она их по музеям таскала, по галереям, но всегда старалась, чтоб они не скучали. Никаких там «Это великое полотно великого художника». Ставила их перед картиной, а через некоторое время спрашивала, допустим: «Заметили белку на заднем плане?» Потом шли куда-нибудь обедать. Она им покупала и мороженое, и шоколад, и всякое такое. Разве что по луна-паркам не возила.
Элизабет Финч на электрическом автомобильчике – это был бы номер.
Но у Кристофера внезапно переменилось настроение.
– Когда она лежала в больнице, я от нее услышал смешную фразу. Ну, то есть не смешную, а странную. На нее было больно смотреть: вся исхудала, кожа да кости. Притом что и в лучшие годы толщиной не отличалась. Хотя, надо признать, она даже в больничном халате умудрялась шикарно выглядеть. Я весь на нервах был, сам понимаешь. Но знал: она не хочет, чтобы я нюни распускал или начинал разговоры, которых прежде не заводил. Так что я одно твердил: «Вот привязался ублюдочный рак, сраный ублюдочный рак, Лиз, ублюдок сраный…» А она поворачивает ко мне голову, и я вижу ее глаза – помнишь, какие у нее глаза были большие, а теперь так просто огромные стали, ввалились, голова уже как череп, а сама мне шепчет: «Рак, дорогой Кристофер, нравственно нейтрален». И как прикажешь это понимать?
Я помолчал. Мои мысли вернулись к ее лекциям. Можно было бы вспомнить и железные дороги, и монокультуру, но я счел, что это будет некстати. Так что вместо этого я ответил:
– По-моему, она с тобой согласилась. В своей манере.
Кристофер не попросил объяснений, он только улыбнулся и сказал:
– Оно и неплохо.
Мы немного посидели в молчании. Я заказал еще одну бутылку вина.
– Слушай… можно спросить… она когда-нибудь заговаривала о своей личной жизни?
– А сам-то как думаешь?
– Думаю, что нет.
– Почем я знаю – может, и был у нее муж. А то и не один. И сплошь монахи буддийские. – В его голосе скрипнула застарелая досада, даже обида.