Юлианова гения и могущества было недостаточно для восстановления религии, у которой не было ни богословских принципов, ни нравственных правил, ни церковной дисциплины, которая быстро приходила в упадок и которая была недоступна ни для каких прочных или серьезных преобразований.
Придя к власти, Юлиан избавился от нечистых на руку и продажных придворных евнухов, точно так же, как прежде избавился от невообразимого числа брадобреев. Возможно, сам он являл собою пример аскетизма и простоты, но его примеру не следовали даже самые доверенные из приближенных. Обосновавшись в константинопольском дворце, он призвал к себе Максима, своего старинного друга. «Путешествие Максима через города Малой Азии, – пишет Гиббон, – было триумфом философского тщеславия», и тот по прибытии «мало-помалу вовлекся в соблазны, окружающие двор». Когда закончилось недолгое правление Юлиана, Максим «подвергся унизительному расследованию» для выяснения того, «какими способами последователь Платона, так недолго пользовавшийся милостями своего государя, мог нажить такое громадное состояние». Прежде жребий пал на евнухов и брадобреев; теперь настал черед «философов и софистов», из коих «лишь немногие сохранили свою нравственную чистоту и свою хорошую репутацию».
Но у эллинского политеизма была еще одна слабость, структурная: он состоял «из тысячи отдельных и гибких частиц, так что поклонник богов мог по своему произволу определять степень и меру своих религиозных верований». Возможно, в других обстоятельствах это была бы не столько слабость, сколько толерантная сила. Юлиан определенно исповедовал максималистский подход к религии. Его благосклонность к иудеям была характерна для «политеиста, заботившегося лишь об увеличении числа богов». Сам Юлиан отправлял религиозные обряды истово, регулярно и на высочайшем уровне.
Несмотря на скромное молчание самого Юлиана, мы знаем от его верного друга оратора Либания, что он жил в постоянных сношениях с богами и богинями, что они сходили на землю для того, чтобы наслаждаться беседой со своим любимым героем, что они деликатно прерывали его сон, прикасаясь к его руке или к его волосам, что они предупреждали его о всякой приближающейся опасности и своей непогрешимой мудростью направляли все действия его жизни и что он так близко познакомился со своими небесными посетителями, что без труда различал голос Юпитера от голоса Минервы и формы Аполлона от наружности Геркулеса.
Гиббон, комментируя это высказывание, утверждает, что такие видения были «обычным последствием поста и фанатизма», которые почти способны «низвести императора на один уровень с любым из египетских монахов». Почти: бытие египетского монаха обходится сравнительно недорого, тогда как установление столь близких контактов с верховными божествами, чтобы те прикасались к твоим волосам, – чудовищно дорогое удовольствие. Юлиан приносил жертвы ежедневно, по утрам и вечерам, не оставляя ничего на волю случая или на волю других: