Когда Крис выпил пару бокалов домашнего белого, я решился:
– Слушай, не сочти за бесцеремонность…
– Выкладывай.
– У вас семья была… еврейская, так ведь?
– Еврейская?
– Да, твоя сестра как-то проговорилась на лекции.
– Что же она сказала?
В довольно приглаженной форме я пересказал ему спор Э. Ф. с Джеффом.
– Бред какой-то. – Лицо его выражало скорее недоумение, чем обиду. – Почему ты так решил? Наверно, потому, что Лиз была умницей-брюнеткой… – Мы уставились друг на друга с равной степенью удивления. Но Крис, как я уже имел случай убедиться, не страдал излишней обидчивостью и всегда предпочитал сводить к шутке непрозрачные житейские вопросы. – Нет, если ты попросишь меня спустить штаны…
– Прости, это, вероятно, какое-то чудовищное недоразумение.
Впоследствии я еще поразмыслил, но не нашел никакого чудовищного недоразумения. Значит, Э. Ф. сознательно пошла на обман. Она произнесла ту фразу насчет потери родных и вышла из аудитории. В наступившей тишине Джефф выдавил: «Откуда мне было знать, что она еврейка?» Сам-то я даже не сомневался, и дальнейшие сведения только подтвердили эту информацию: отец-меховщик, сменивший, должно быть, фамилию; изнеженная, всем недовольная мать (впрочем, эти стереотипы приписывают и другим национальностям…).
Но зачем? У меня созрело одно простое объяснение и одно посложнее. Простое: Э. Ф. подумала, что Джефф играет на публику, и решила сбить с него спесь. Хм-м-м… А вот более сложное: она изображала еврейку или, выражаясь без обиняков, надумала выдать себя за еврейку. Опять же – зачем? Чтобы противостоять английскому антисемитизму, если она с ним столкнется? А смысл? Или она решилась на некое притворство для создания имиджа? И снова: с какой целью? Что пользы выдавать себя за ассимилированную, далекую от иудаизма еврейку? Может, это требовалось ей для формирования стиля, как ее прическа или броги? Но для таких розыгрышей Э. Ф. была слишком серьезна, вы согласны? Если только она не придумала для себя такой имидж по молодости лет, а потом с ним сроднилась.
Я решил до поры до времени отбросить эти мысли.
Зачастую поражаюсь, как биографам удается слепить достоверное, теплое, связное жизнеописание из случайных, противоречивых, а то и вовсе отсутствующих фактов. Биографы, должно быть, ощущают себя так же, как император Юлиан со свитой прорицателей перед выступлением в поход. Этруски советуют ему одно, философы другое; боги говорят, оракулы молчат или нагоняют туману; сны извещают, что опасность грядет вот оттуда, видения – что вот отсюда, а внутренности животных отделываются двусмысленными намеками; небо предрекает одно, а пыльная буря и «советодательная молния» настаивают совсем на другом. Где же истина, куда кидаться?