Сама Э. Ф. не делала никаких заявлений и только попросила «Лондонское книжное обозрение» воздержаться от комментариев. Редакция журнала предложила выпустить ее лекцию в виде брошюры, но встретила отказ.
Когда поток дерьма наконец-то иссяк, я написал ей письмо… какое? Утешительное? Трудно было выбрать подходящую интонацию. Не в меру (а хоть бы и в меру) сочувственный тон так или иначе подразумевал, что она – слабое и беспомощное существо. Да еще и мало приспособленное к обыденным жестокостям этого мира. Возможно, даже лишенное внутренней стойкости, требуемой для преодоления того удара, который я про себя именовал Травлей.
Как ни удивительно, она мне позвонила. Такое случалось редко: мы в основном общались по переписке да изредка выбирались куда-нибудь пообедать.
– Они просто решили не вникать, – сказала она так буднично, словно ученому после выхода на пенсию естественно терпеть издевательства и насмешки. – Спасибо, что ты за меня переживал, но в этом не было необходимости. Они просто решили не вникать.
А затем, высказав все, что собиралась, она повесила трубку, и к этой теме мы больше не возвращались.
Не поручусь, что эта история сделала ее более – еще более – нелюдимой. Распорядок ее дней был давно определен раз и навсегда. Но после той истории она зареклась выступать с лекциями и ничего не публиковала, даже рецензий на книги.
Не имея возможности обсудить с ней какие-либо из этих вопросов, я вновь обратился к ключевым начальным строчкам «Краткого руководства к нравственной жизни» Эпиктета. «Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет». То, что зависит от нас, «по природе свободно, не знает препятствий», а то, что от нас не зависит, «является слабым, рабским, обремененным и чужим». Только признавая существенное различие между тем, что тебе по силам изменить и что не по силам, можно жить свободно и счастливо. Среди вещей, не находящихся в нашей власти, – «наше тело, имущество, доброе имя, государственная карьера». Доброе имя.
А вторая моя мысль заключалась в следующем: невзирая на все вышесказанное, на известный характер Э. Ф. и ее склад ума, на телефонные ответы, я все же, все же считаю происшедшее не чем иным, как своего рода мученичеством. И вам, и, безусловно, ей это могло бы показаться риторическим преувеличением. В самом деле: никто же не погиб, да она и сама не хотела становиться ни жертвой, ни легендой. Но все равно на ее долю выпало жестокое публичное унижение и осмеяние всего, во что она верила. А потому, если вы не возражаете, я буду держаться идеи мученичества.