Неукротимая энергия, таившаяся под флегматичной внешностью Холмса, сразу же выплеснулась наружу, как только он вошел в роковое жилище. С ним произошла мгновенная перемена: он напрягся, будто струна, и предельно сосредоточился, глаза его заблестели, лицо посуровело, движения приобрели необычайную живость. Он выскочил на лужайку, потом взобрался обратно в комнату через окно, обежал комнату, поднялся в спальню, мало чем отличаясь от гончей, преследующей добычу. В спальне он наскоро осмотрелся и напоследок распахнул окно, что, похоже, еще больше его подстегнуло; он высунулся наружу с громкими восклицаниями, выражавшими интерес и удовлетворение. Затем кинулся вниз по лестнице, выскочил в открытое окно, распростерся лицом вниз на лужайке, вскочил и снова устремился в комнату с настойчивостью охотника, настигающего свой трофей. Лампу, на вид самую обычную, он изучил самым тщательным образом и измерил ее резервуар. Пристально всмотрелся с помощью лупы в щиток, покрывавший верхушку лампы, соскреб часть золы, прилипшей к ее наружной поверхности, сунул образец в конверт, а конверт поместил в записную книжку. Далее, когда появились доктор и полицейские, он поманил к себе викария, и мы втроем вышли на лужайку.
– Рад сообщить, что мое расследование несколько продвинулось, – сказал Холмс. – Не могу остаться и обсуждать это дело с полицией, но буду чрезвычайно обязан вам, мистер Раундхэй, если вы передадите инспектору мой сердечный привет и обратите его внимание на окно в спальне и на лампу в гостиной. Оба предмета наводят на след, а взятые вместе, способны привести к убедительному выводу. Если полицейским понадобятся дальнейшие сведения, я охотно побеседую с ними у нас в коттедже. А сейчас, Ватсон, я полагаю, что мы окажемся полезнее в другом месте.
Возможно, полицейским не понравилось вмешательство любителя или же они вообразили, что натолкнулись на многообещающий след; однако в следующие два дня мы ничего о них не слышали. Часть времени Холмс задумчиво курил или дремал в кресле, но в основном одиноко бродил по местности целыми часами, не сообщая мне, где побывал. Проделанный им эксперимент подсказал мне, в каком направлении движется его дознание. Холмс купил лампу – точную копию той, какая горела в комнате Мортимера Трегенниса тем трагическим утром. Он наполнил резервуар маслом, которое использовали в доме викария, и старательно засек время, необходимое для полного сгорания. Другой его эксперимент оказался куда менее безобидным, и я вряд ли сумею его забыть.
– Припомните, Ватсон, – заговорил он однажды утром, – что в дошедших до нас описаниях случившегося есть одна общая черта. А именно: воздействие комнатного воздуха на тех, кто входил туда первым. Вы помните, что Мортимер Трегеннис, рассказывая о своем последнем посещении дома родичей, упомянул о том, как доктор, войдя в гостиную, упал в кресло? Забыли? Ну а я-то прекрасно помню, что это было именно так. Вспомните также: миссис Портер, домоправительница, доложила нам, что, переступив порог гостиной, лишилась чувств и только потом распахнула окно. В случае самого Мортимера Трегенниса вы никак не могли забыть о чудовищной духоте в комнате, когда мы туда прибыли, хотя служанка и растворила окно. Как я выяснил, этой служанке стало настолько дурно, что ей пришлось лечь в постель. Согласитесь, Ватсон, что факты эти более чем красноречивы. В каждом случае сама атмосфера вредоносна. И в каждом случае в комнате что-то горело: сначала это был камин, потом – лампа. В камине была нужда, однако лампа, как об этом свидетельствует остаток масла, была зажжена, когда рассвет давно уже наступил. Для чего? Бесспорно, существует некая связь между тремя факторами – горением, удушливой атмосферой и, наконец, безумием или гибелью этих несчастных. Это совершенно ясно, не правда ли?