Сначала он появился у меня в доме как знакомый Сары, но вскоре стал навещать и нас: умел расположить к себе и всюду заводил друзей. Парень он был удалой и развязный, нарядный и кудрявый: объехал полсвета и занятно рассказывал обо всем, что повидал. Всегда был душой компании, не спорю, и для моряка держался на диво обходительно: наверное, когда-то на мостике провел больше времени, чем в кубрике. Целый месяц он то и дело к нам захаживал, а у меня и в мыслях не было, что его ловкие и учтивые манеры могут навлечь беду. Но в конце концов кое-что заставило меня насторожиться, и с той поры покоя я лишился уже навсегда.
Пустяк, казалось бы. Я ненароком завернул в гостиную – и с порога заметил, как лицо моей жены осветилось радостью. Но когда она увидела, что это всего лишь я, Мэри сразу поскучнела и разочарованно отвернулась. Этого мне хватило вполне. Мои шаги она могла спутать только с шагами Алека Фэрберна. Окажись он там в ту минуту, я пришиб бы его на месте: стоит мне закусить удила – меня уже не остановить. Мэри заметила в моих глазах нехороший огонек, бросилась ко мне и уцепилась за рукав с криком: „Не надо, Джим, не надо!“ – „Где Сара?“ – спрашиваю я. Говорит, на кухне. Я ринулся туда. „Сара, – говорю, – чтобы этого Фэрберна в моем доме больше духу не было!“ – „Это еще почему?“ – взвилась она. „А потому, что я так сказал“. – „Ах вот как! – она мне в ответ. – Ну, если мои друзья не годятся для этого дома, то я для него тем более не гожусь“. – „Как хочешь, – крикнул я, – но если Фэрберн еще хоть раз сюда сунется, я пришлю тебе в подарок его ухо“. Кажется, мое лицо Сару испугало: больше она не сказала ни слова и в тот же вечер покинула наш дом.
Не знаю, что ею двигало: природная злость или стремление восстановить меня против жены; потому она и подстрекала ее ко всяким выходкам. Так или иначе, Сара сняла дом через две улицы от нас и начала сдавать комнаты морякам. Там живал и Фэрберн, а Мэри ходила пить чай с сестрой и с ним. Часто или нет – не знаю, но однажды я ее выследил, и, когда ворвался в комнату, Фэрберн удрал как последний трус, перескочив через ограждение сада за домом. Я поклялся жене, что убью ее, если снова застану в обществе этого негодяя, и повел ее домой, а она всхлипывала и дрожала – белая как бумага. Отныне между нами не осталось и следа любви. Я видел, что Мэри меня ненавидит и боится, а когда от этой мысли я напивался как свинья, она проникалась ко мне еще и презрением.
Вскоре Сара убедилась, что на жизнь в Ливерпуле денег ей не хватает, и вернулась, насколько я знал, к сестре в Кройдон, а у нас дома все шло по-прежнему. Потом наступила последняя неделя, когда случилось это несчастье и принесло мне гибель.