На чердаке совершенно отсутствовала мебель. Должно быть, одно время его использовал тот, кому по роду деятельности требовался свет, причем в больших количествах, поскольку единственное окно, выходившее на задний двор, размерами в три или четыре раза превосходило те, что обычно прорубаются в таких помещениях. И под самым окном, на голых досках пола, лицом к двери стояло на коленях создание, увидеть которое в подобном месте и в такое время можно было ожидать меньше всего, – крошечный малыш, одинокий, худенький до невозможности, странно одетый, на вид ему было никак не больше пяти лет от роду. Грудь его крест-накрест перехватывала старая грязная голубая шаль, завязанная узлом на спине. Из-под нее выглядывали остатки того, что прежде, видимо, было женской нижней юбкой из фланели, а еще ниже ноги и его босые ступни обтягивали когда-то черные, а теперь порыжевшие чулки, которые были ему велики. Пара старых неудобных шерстяных манжет, покрывавших его худенькие ручонки до самого локтя, и большой хлопчатобумажный ночной колпак, сползший ему едва не на нос, довершали странный наряд, который был достаточно велик даже для того, чтобы в нем поместились двое таких же тщедушных мальчуганов, но недостаточно прочен, чтобы в нем можно было ходить или гулять.
Но здесь было и еще кое-что, поражавшее даже сильнее, нежели те лохмотья, в которые был закутан малыш, – игра, которой он забавлялся в полном одиночестве; именно это его занятие и производило, пусть и самым неожиданным образом, те самые скребущие звуки, долетавшие вниз через полуоткрытую дверь и раздававшиеся в тишине пустого дома.
Мы уже говорили, что ребенок, когда Троттл впервые увидел его, стоял на чердаке на коленях. Он не молился и не сжался в комочек от ужаса, оставшись один в темноте. Каким бы странным и необъяснимым это ни казалось, но малыш занимался тем, что, взяв на себя обязанности уборщицы или служанки, отскребал пол. Обеими своими маленькими ручонками мальчик сжимал старую обтрепанную щетку, в которой почти не осталось щетины и коей он елозил взад-вперед по доскам с такой серьезностью и сосредоточенностью, как если бы проделывал это долгие годы, чтобы заработать на пропитание себе и своей большой семье. Появление Троттла и старухи ничуть не напугало и не отвлекло его. По одну сторону от него стояла ободранная кастрюля объемом в пинту с отломанной ручкой, заменявшая ему ведро; а по другую валялась тряпка синевато-серого цвета, которой он, очевидно, мыл пол. Еще минуту-другую малыш сосредоточенно скреб доски, после чего взял в руки тряпку и стал протирать ею пол, а затем выжал воображаемую воду из своего импровизированного ведра с серьезностью судьи, выносящего смертный приговор. Решив, что вытер пол насухо, он выпрямился, стоя на коленях, шумно выдохнул и, уперев в поясницу свои маленькие красные ручонки, кивнул Троттлу.