Но Шила Бергман не кричала и не металась, а скулила, как щенок. Наталевич осмотрела ее быстро и профессионально. Боль чуть выше поясницы была главной жалобой, и диагноз почечной колики был вполне вероятен. Она назначила дополнительную инъекцию вольтарена, но, подумав о неадекватном поведении больной, закатывании глаз и частом дыхании, добавила валиум для успокоения.
Тем временем из приемного покоя подняли другого больного: старика восьмидесяти семи лет, дементного, буйного и сухого, как сучок, с высоченной температурой и признаками сепсиса. «Главное — не вреди!» — припомнила доктор Наталевич одну из заповедей Гиппократа. Навредить в этом случае было уже невозможно, шанс выжить у старика был невелик. Она назначила антибиотик и жидкость внутривенно и занялась другими делами.
Проходя по коридору, она посмотрела на Шилу Бергман, которая забылась неспокойным сном. «Уснула, значит, боль притихла», — подумала с удовлетворением. Свет в коридоре был приглушен. Простыня, которой была прикрыта больная, отбрасывала тень на стену за кроватью. Эта тень колебалась, двигалась, в соответствии с дыханием. Юлия машинально посчитала частоту дыханий — двадцать восемь в минуту… Многовато для спящей больной, если только… Если только нет проблемы с легкими. Доктор Наталевич прошла на пост медсестер, нашла рентгеновский снимок и взглянула на него, подняв вверх, на свет белой неоновой лампы. Силуэт сердца занимал центральную часть снимка, обрамленный черными просветами легких. Легочные поля были чистыми и прозрачными, без признаков патологии. Надпись внизу снимка гласила: Шила Бергман. Ошибки быть не могло. От напряженного рассматривания появилось головокружение и двоение в глазах. Бросив снимок, Юлия оперлась руками о стол и внезапно почувствовала боль в спине чуть выше поясницы. Она пришла, как укол, глубокий и резкий, пронзила на мгновение так, что дыхание сперло, и отпустила, а потом вернулась, тихая и тупая. Юлия пошевелила плечами, повернулась на месте, прижала больное место рукой… Боль чуть притихла, но осталась, свербя чуть ниже лопатки. Вместе с нею появилась усталость, прижавшая тяжелым грузом плечи, и одиночество, и страх перед грядущей бессонной ночью. Резко зазвонил телефон, отзываясь болью в ушах, предвещая очередное поступление. В палате напротив поста свистел монитор. Там лежал умирающий больной, спасти которого было уже невозможно, и он тихо отходил, о чем и сигналил прибор.
Доктор Наталевич заварила себе крепкий кофе и выпила мелкими глотками, охватив ладонями чашку. До конца дежурства оставалось семь часов…