На столе лежал хлеб, в одном блюде был зеленый салат, в другом жареная картошка, а в тарелках дымилась запеченная на открытом огне рыба святого Петра, называемая здесь мушт. Они сидели на набережной Кинерета лицом к воде, по которой некогда ходил Ешу из Хлебного Дома, а за ними на склонах горы лежал провинциальный город, носящий имя древнего римского императора — Тверия. Им прислуживал молодой официант-араб, старательно подливая в бокалы красное голанское вино.
Мужчины говорили об Иерусалиме. Исраэль доказывал, что город должен принадлежать израильтянам. Священник, его звали Иннокентий, не возражал, но его внимание было занято рыбой. Он старательно отделял белое мясо от рыбьих костей, выжимал на него сок свежего лимона, добавлял немного оливкового масла и отправлял в рот, не забывая откусить от куска хлеба и запить красным вином. Исраэль добивался от священника реакции на его слова об Иерусалиме.
Наконец Иннокентий ответил, что не хотел бы жить в городе, где распяли Христа.
Его слова, как удар в солнечное сплетение, вышибли из Исраэля воздух. Он глубоко задумался и нахмурил брови, глядя на рыбу, остывающую в тарелке.
А Юлия смотрела на черную воду Кинерета, занятая мыслями о своем одиночестве, и не замечала, как восторженно глазел на нее молодой араб-официант, подававший ей первой все блюда и в том числе аппетитную поджаристую рыбу. Она не замечала ни его ухаживаний, ни разочарования, когда тот уносил от нее тарелку с почти не тронутой едой. Впервые она оживилась, когда увидела перед собой стакан с чаем и тарелочку с пирожным. Официант просиял, поймав ее случайный взгляд, и объявил, что пирожное — это подарок хозяина ресторана. Юлия поблагодарила кивком головы усатого мужчину за стойкой бара. Вскоре они покинули ресторан.
Юлия в третий раз проснулась от крика петухов. Была еще ночь, но со своих насестов петухи заметили то, что не видно с кровати — рождающийся день. Голова кружилась от выпитого накануне вина, она попыталась уснуть, но не смогла. Без определенной цели Юлия вышла в салон. Исраэль спал, отвернувшись лицом к стене. На столе, тускло блестя, лежал его пистолет. Голый, без кобуры, он казался доступным и дружелюбным и так и просился в руки. Юлия подумала, что он может быть заряжен и нечаянно выстрелить, он был опасен в неумелых руках. И все же пистолет Исраэля не выглядел таким уж страшным, не смотря на смертельный потенциал. Он открыто лежал на самой середине стола, как если бы ему нечего было скрывать. Юлия подошла поближе. Пистолет был не настолько тяжел, чтобы не поднять его одной рукой, но для пущей уверенности Юлия взяла его обеими руками, одну подведя под ствол, а второй обхватив рукоятку, и медленно оторвала от стола. Краем глаза она следила за Исраэлем, готовая при первом же шевелении вернуть пистолет на место, но тот не двигался. Прижав пистолет к груди, она на цыпочках вернулась в спальню и закрыла за собой дверь. Несколько минут она прислушивалась к тишине, еще не веря, что кража удалась, но погони не было. Присев на кровать, Юлия положила пистолет перед собой на белую простыню, погладила по стволу, осторожно провела пальцем по выемке курка, сжала в ладонях большую деревянную рукоятку. Она представила, как, направив пистолет на маньяка Андрея, приказала бы ему открыть дверь, отдать ключи от машины, села бы в нее и уехала, продолжая грозить пистолетом. Увлекшись игрой, она выпрямилась перед зеркалом и, сжав пистолет двумя руками, направила его на воображаемого противника. Ее глаза блестели, лицо раскраснелось, грудь учащенно вздымалась, живот втянулся, а ноги хищно согнулись в коленях, как перед прыжком. Простояв так некоторое время, она почувствовала усталость в руках, державших пистолет, и сменила позу. Теперь она стояла, широко расставив ноги, выпрямив грудь и положив руку с пистолетом на бедро, как женщина-полицейский из боевика. На ней были узкие трусики и короткая маечка, обнажающая живот. Пистолет лежал в ее руке уверенно и спокойно, как будто признал ее хозяйкой, и Юлия крепко держала за рукоять, привыкнув к его весу. Как наездница, овладевшая скакуном, направляет его горделивым аллюром по манежу, так Юлия, осмелев, перебрасывала пистолет из руки в руку, утверждая господство.