И вот все уже было готово к завтраку, оставалось переложить шипящую глазунью на тарелки. Юлия держала сковородку одной рукой, а другой отделяла деревянной лопаткой яичницу от раскаленного металла, стараясь не обжечься и не нарушить целость полужидкого желтка. Тут он и подошел сзади, застав ее врасплох. Он обнимал ее за талию и целовал в затылок и шею, а она держала в руках шипящую сковородку, не зная, то ли продолжать начатое, то ли бросить все к чертовой матери. Превозмогая себя, ей удалось переложить глазунью на тарелки, поставить сковородку на плиту и погасить огонь. Потом она повернулась в его руках, подставив для поцелуев лицо и губы. Полотенце упало с груди, она пыталась поймать его, но безуспешно. Исраэль целовал ей руки и грудь, а затем подхватил и отнес на диван. Она прижалась к нему всем телом: ноги к ногам, живот к животу, грудь к груди и губы к губам — крепко и страстно, но сильнее, чем это требовалось для искусной любви. Ее тесные объятия лишили Исраэля свободы действий, необходимой для изощренных ласк. Да он и сам был слишком взволнован видом молодой и прекрасной женщины, нежданно-негаданно явившейся ему ночью. Он был слишком возбужден, чтобы сдержанно разорвать ее судорожную хватку и, как Пигмалион, воплощающий мечту, терпеливо лепить ее тело, с пальцев ног переходя на бедра и ягодицы, исследовать губами чувствительность каждого сантиметра кожи, вынуждая ее тело дрожать, а горло сжиматься в спазмах. Он был слишком взволнован, чтобы, как пианист, довести накал страсти до крайнего напряжения, до самого конца клавиатуры и затем передать инициативу в ее руки, направляя ее касания по известным только ему чувствительным струнам, помогать ей открывать теперь его тело, подставляя для нежных ласк самые укромные места, отзываясь под ее рукой не менее страстной скрипичной сонатой. И только потом, дождавшись, когда резонанс стократно усилит совместные вибрации, оборвать игру и низвергнуться пенистым водопадом с головокружительной высоты, бурным водоворотом упасть в тихое озеро, зеленой волной добежать до берега и исчезнуть, просочившись в песок.
Это могло произойти и иначе, менее поэтично и более агрессивно, но не так, не так, как это случилось на самом деле. Тысячи раз вспоминая впоследствии встречу с Юлией, Исраэль жалел о многом, но больше всего о том, что закрыл глаза, покорившись природе, вместо того чтобы смотреть на ее прекрасное тело, запоминая каждую его подробность навечно, навсегда.
И еще не мог понять Исраэль, как случилось, что он — взрослый и опытный мужчина — не сдержал эмоций, не взял себя в руки, а быстро, как школьник, завершил дело, не успев доставить удовольствие ни себе, ни Юлии. Поэтому он сконфуженно избегал ее взгляда и пропустил выражение счастья на ее лице. А Юлия была на седьмом небе, заметив, как возвращается к ней способность любить и быть любимой нормальным умным человеком, а не вооруженным маньяком. Она чувствовала, как вновь приобретает уверенность в себе, как улучшается настроение, несмотря на трудные дела, ждущие ее дома. Теперь у нее был план, подсказанный сказками Исраэля, и силы для его претворения.