Любимые искусствоведами параллели советской культуры с нацистской тоже весьма поверхностны. Да, и там, и тут был культ здорового, физически совершенного тела, снятого снизу для рельефности. И там, и тут любили блондинок за мнимую чистоту души и столь же мнимую повышенную фертильность (способность к деторождению). И там, и тут почитали античные колоннады, портики и гипсовые символы плодородия — и там, и тут приветствовали массовые шоу, где индивидуальность терялась в коллективных устремлениях и живых картинах.
Это если только выбросить за скобки Голливуд.
В самой демократичной из демократических стран тоже любили колоннады, физическое совершенство, блондинок и массовые шоу. Выборность начальства не мешала Америке запускать сотни герлс на ступенчатую сцену и синхронизировать их одномоментный подъем голой ноги. Перемена вкусов объяснялась не способом управления, а всемирными тектоническими сдвигами социальной структуры.
Прогресс аграрных технологий сделал крестьянство избыточным, и оно устремилось в города на службу прогрессу индустриальному. Резкий рост числа горожан обесценил труд, позволяя набирать армии статистов на любую работу — в том числе и в массовые хореографические феерии махать белою ногой. Новых горожан особенно поражали многоэтажность, величие и рукотворный блеск — Маяковский наилучшим образом выразил соцзаказ в словах «Сделайте нам красиво». Колоннада и парковая геометрия всегда рассматривались бедняками как особый род господской красоты — отсюда и повсеместное увлечение гипсом, мрамором и античными образцами. Вместе с тем немудрящий потребитель любил поржать над свиньей и попеть хором, и ему никто не мог отказать в подобном удовольствии.
Таким образом, «Веселые ребята» со всем их мелодическим совершенством и вульгарным юмором были потребностью всемирно окрепшего нового класса горожан, именуемого в социологии мещанством без всяких уничижительных подтекстов. Советская власть там была совершенно сбоку припека — как справедливо, но слишком уж гневно замечали ортодоксальные марксисты. Хотели, чтоб разом было красиво, смешно, музыкально и глуповато, — принимайте работу.
Мещанская «Одиссея» родилась из спектакля утесовского мюзик-холла «Музыкальный магазин», где действовал продавец Костя Потехин, и американский гастролер, и куча покупателей, и все в исполнении самого Утесова, что приводило к классической водевильной перепутанице. Министр кино, бывший командир дальневосточного подполья Борис Шумяцкий предложил сделать из пьесы фильм и подтянул перспективного режиссера, три года стажировавшегося в США. Так что фильм изначально был продюсерским проектом, как и положено в хорошем Голливуде. Одной из задач момента было максимально заземлить традиционную господскую культуру — отсюда и пошли дирижирование венгерской рапсодией Листа посредством почесывания под мышками, профанация траурных церемоний и пьяный пляс в обнимку с фонарем на сцене Большого театра. Об нос Баха разбили корзину яиц, Венеру Милосскую выбросили в окно, бык, как интеллигент, шляпу надел — словом, хорошо отдохнули. Особо искушенные злопыхатели даже углядели в нашествии скотины на званый ужин метафору воцарения нового класса — но вряд ли Александров был способен на такую тонкую сатиру. Ему б чего попроще — бык в канотье, пьяный поросенок или стрельба из арфы дудками.