«А где его мама?» — подумала Романова. Все заблудшие люди казались ей детьми.
В середине площади странный парень в набедренной повязке выполнял йоговские упражнения, складываясь и разгибаясь, как гуттаперчевый мальчик. Глаза его смотрели странно, казалось, видели другое, чем все, — и Романова поняла, что он тоже под кайфом, под мощной дозой.
Возле собора спиной к стене сидели трое нищих: старушка, женщина и девочка. Бабушка, дочка и внучка. Три поколения.
— Пусть у нас тоталитарный режим, — сказала Романова. — Но нищие так не сидят и наркоманы не разгуливают.
— У нас есть ВСЕ, — сказала Маша. — И нищие. И наркоманы. И гении.
— Я вернусь в гостиницу, — решила Романова.
— Пойдем поужинаем, — предложила Маша. — От того, вернешься ты или нет, ничего не изменится.
Маша потратила большие деньги на платье. А теперь готова платить за ужин. Все равно разборка. Все равно терпеть. Семь бед — один ответ. Антонио дал ей много: себя в свои сорок лет, Италию, Рим. Точку на горе с серебряной зеленью шатра и терракотом черепицы. Но Антонио обладал талантом сунуть ложку дегтя в бочку меда, и уже не нужен тебе этот мед, воняющий дегтем. И что толку от этой бочки… Но Маша давно заметила — за все приходится платить. Как за платье. И чем больше получаешь, тем дороже плата.
Ресторанчик — шумный, тесный, стилизованный под кабачок. Люди сидели на простых лавках.
Маша подняла тарелку с рыбой к носу. Не опустила голову к столу, а подняла тарелку. Это почему-то запомнилось.
— Ты что нюхаешь? — удивилась Романова. — Не доверяешь?
— Просто так, — не ответила Маша.
Она не доверяла никому и ничему. На всякий случай.
Богданов сидел на своей кровати и рассматривал книгу, которую удалось купить сегодня, — Бердяев. Бердяев смотрел с обложки: черный берет, острая бородка и особое выражение лица, которого совершенно не бывает на современных лицах. Современные лица отражают все, что угодно, кроме покоя.
Вот еще одно современное лицо: Катя Романова. Ворвалась, как будто за ней гонятся сорок собак.
Катя смотрела на пустую кровать Раскольникова. На чемодан — он слегка выдвинут, именно так, как был оставлен. Значит, Раскольников не возвращался.
— Простите… А где Леня?
— А разве он не с вами? — простодушно удивился Богданов. — Я думал, что вы не расстаетесь…
— До свидания, — тускло попрощалась Катя.
У нее был такой вид, как будто собаки догнали ее и растерзали. Растащили по кускам. Романова поднялась в свой номер, на свой второй этаж. Сняла новое платье. Легла. Руки и ноги стали ледяные, видимо, сердце плохо толкало кровь.