— Как же, имею в виду, — промолвил Захар, налил Анисиму чаю. — У меня у самого правое плечо — как барометр. В магазине такого не купишь.
— Ага, — кивнул старик и, зажав в ладонях стакан, долго глядел куда-то мимо Захара. — Как же, помню про твое плечо, — сам, кажись, перевязывал когда-то… А я думаю: схожу пораньше, а то не застану ведь тебя…
Старик был в поношенном, но опрятном, хорошо отглаженном пиджачишке, теплом вязаном свитере, добротных новых валенках. Но все равно тепло не держалось уж в этом теле.
— Не доживу я, Захарыч, до весны, должно… — тоскливо сообщил Анисим и неглубоко, едва слышно, вздохнул.
— Ну что ты, Анисим Семеныч. Пей чай-то, грейся. Вот варенье, Мишка недавно на целый год закупил…
— Ну как же, сейчас, сейчас! — встрепенулся Анисим. — Недавно ты у меня в гостях был, а теперь я вот пожаловал…
Необычным казался Захару его приход. Какая забота привела старика?
Шатров отхлебнул раза два из стакана, долго кряхтел, шевелился, будто стараясь поудобнее устроиться на стуле.
— Я ведь что, Захарыч… Иришка-то все плачет, — сообщил он. — Днем, кажись, ладно, ничего, а ночью слышу — нет, плачет. Об чем — не говорит, да ведь чего… Митька-то, слух идет, к докторше на станцию все бегает.
Захар тоже слышал этот «слух», от Юргина, кажется, или от Антипа Никулина. И тоже понимал теперь, отчего Иринка плачет.
А старик вынул трубку, набил не спеша табаком, но прикурить, по обыкновению, забыл.
— И как я его, стервеца такого, проглядел, пень старый! — безжалостно обругал себя Анисим, будто в том, что случилось меж Иринкой и Митькой, виноват целиком он.
— Сложные это штуковины — люди, — проговорил невольно Захар. — Кто же знал, что меж ними… И что он, Митька…
— Не-ет, как это я-то проглядел, — упрямо возразил старик. — Я их всех наскрозь вижу — и Фролку, и Устинку Морозова, и всех других… придурков. А тут…
— Чего ты видишь? — насторожился Захар.
— Ну… может, не наскрозь, — словно желая успокоить Захара, промолвил Шатров. — Может, так, блазнится. А все ж таки он ежится под моим глазом, коробится, как береста на угольях.
— Да кто?
— А Устинка же, говорю.
Захар Большаков достал из кармана спички, чиркнул и поднес к Анисимовой трубке. Тот принялся раскуривать ее, в трубке что-то забулькало, захрипело.
— Отчего же ему коробиться, Анисим Семеныч? — словно без всякого уже интереса, спросил Большаков.
— Известно, без причины в заднем месте не колет. — И вдруг Анисим задал такой вопрос, какого Захар менее всего ожидал: — Ты Фильку-то Меньшикова помнишь?
— Филиппа Меньшикова?!
— Ну да, ну да… — помотал старик торопливо бороденкой. — Как же тебе не помнить! Плечо-то, говорю, перевязывал сам тебе. А только за меня ты пострадал, парень, меня к хвосту лошади привязать бы надо. Ведь это я Фильку-то… из амбара тогда…