— Ты?!
Захар отшатнулся от стола так, что затрещала спинка стула. Анисим невозмутимо посасывал потухшую трубку.
— Значит, ты… пол в амбаре пропилил?
— Ага, я это…
— Так-так, — усмехнулся Захар. — И куда же Филипп делся? Может, ты знаешь, где Меньшиков до сих пор живет-поживает?
— Как не знать! В Светлихе вон.
— Как… в Светлихе?
— От непонятливый…
И только тут Захар сообразил, что мысли его ударились, видимо, не в ту сторону. И спросил хрипло:
— Ты… утопил его?
— Да, выходит…
— За что?
— Так Марью-то Воронову на утесе он ведь…
— Откуда ты узнал, что он?
— А узнал уж… Давнее дело, чего спрашивать. Дай-ка, что ль, чайку погорячее. Аль остыло там?
Большаков включил электрический чайник, принялся крутить папиросу.
— Ну дела-а, — промолвил он, глотнув табачного дыма.
— Так я думал — ваш-то суд еще засудит его или нет, — сказал старик. — А тут уж надежно…
— Как же ты его?
— Дык что… все это просто было. Вы его связали — да в амбар. Ночью подошел я — милиционер-то, который охранник был у дверей, спит, аж ноздри от свиста рвутся. Приволок я лопату из дому да ножовку прихватил. Подрылся под амбар, пилить потихоньку начал. Филька сообразил, что к чему. Только думал, что Демид это. «Пили, — говорит, — Демидушка, посильнее, милиционер храпом исходит. Коли проснется, я тут, у дверей, отвлеку его». Когда увидал, что это я, даже недовольный вроде стал: «А, это ты, Аниська… Не ждал».
Старик закашлялся от дыма Захаровой папиросы, однако сам чиркнул спичкой, разжег свою холодную трубку и продолжал:
— А потом-то что? Хотел я его там же, в амбаре… приколоть к полу. Да нет, думаю, пусть испытает, стерва… Выволок его на воздух. Он: «Ты руки мне развяжи». — «Успеется, — говорю, — топай быстрей к речке, к лодкам, спустишься вниз по Светлихе…» Согрелся чайник-то?
Захар молча налил ему новый стакан.
— Ну да… По дороге к речке почуял он неладное — все голову начал заворачивать: «Чего ты мне руки не развязываешь?» — «Не оборачивай, — говорю, — башку-то, не то лопатой вот снесу…» И поторапливаю его, потому что чудиться мне стало — крадется кто-то следом за нами…
— Кто же это крался? — спросил Большаков, когда старик замолчал.
— А жена его, Матрена, с дочкой. Спроси-ка сейчас у Натальи — она скажет, должно… если помнит. Должна бы помнить… Близко-то подходить побоялись, а закричать тоже нельзя. Я с Филькой на лодку, они — на другую. Плывут поодаль. Тут-то я их и разглядел. Ну, думаю, и черт с вами, глядите. Мне-то все равно… Переплыли, привел я Фильку на утес. А Матрена все за нами крадется по кустам. Наташка, слышно, хныкает… Да, привел, спрашиваю: «Узнаешь место? Тогда читай молитву…» Филипп-то, будто и правда для молитвы, на колени пал… Ну, это и хорошо — легче мне было камень ему на шею повесить. Потом, значит, спихнул его с утеса вниз. Вот так… Не помню уж, кто закричал благим матом — он ли, Филька, жена ли его в кустах… С того и тронулась она, Матрена-то, умом…