Большаков помял обеими ладонями лицо. На лбу главного агронома опять образовались морщинки и расправились.
— Так что же делать, Борис Дементьевич?… — вздохнул Морозов. — А кукурузку, бог даст, осенью в стога смечем… на сухой корм.
— Кукуруза-то, Захар, в иных местах гнить начинает. Вот что, — промолвил тихонько Корнеев. — В Ручьевке вон…
— Знаю, Борис Дементьевич. Я и попросил тебя сюда подъехать, чтоб посоветоваться… В четвертой бригаде я уж распорядился сегодня силосовать ее…
— Кукурузу?! — воскликнул Филимон Колесников, тоже покинувший сегодня свою мастерскую. — А если…
— Что «если»? — строго поднял голову агроном.
Морозов тоже поглядел внимательно на Филимона, ожидая, что он еще скажет. Но тот ничего больше не сказал. Тогда бригадир перевел взгляд на председателя. Захар приметил: еле различимые зрачки его черных глаз чуть пошевеливались.
Корнеев поднялся:
— Что же, Захар Захарыч… поеду в Ручьевку, тоже распоряжусь.
— Езжай.
Когда агроном уехал, Морозов сообщил:
— Сегодня утром еще три стога загорелись.
— Надо разваливать и как-то сушить. Больше выхода не вижу.
Захар старался не глядеть на бригадира. Ему казалось, что зрачки Морозова до сих пор неприятно пошевеливаются.
Пообещав подослать на луга еще людей, Большаков пошел к машине.
— Каждый день обещает, а где их возьмет? — спросил неизвестно у кого Илья Юргин. — Сядут, что ли, вместе с Корнеевым на яйца к ночи да высидят к утру?
— Я тоже сомневаюсь, — ответил ему Андрон Овчинников.
Андрон с детства работал в колхозе возчиком. Каждый день, в летний зной и зимнюю пургу, он куда-нибудь за чем-нибудь ехал. По деревне ходил всегда с кнутом. И даже сейчас странно было видеть в его руках не кнут, а вилы.
— Обманывает народ еще… — цедил Юргин, оглядывая насмешливо колхозников. — Все они горазды обещать да работать заставлять…
…Как-то дней через пять после этого колхозники возвращались субботним вечером домой — хоть помыться в бане да просушить одежду.
Уставшие люди входили по одному, по двое на паром, рассаживаясь прямо на полу.
— Все, что ли? — спросил Анисим, готовясь отправить свое судно.
— Митьки еще с Егоркой нету.
— Жди их, окаянных! — заворчал старик.
— Погоди, вон, кажись, Митька бежит, — проговорила Ирина.
Когда Митька зашел на паром, раскисшие его сапоги сердито чавкали.
— Со скрипом обутки. Фертом, Митяй, ходишь, — заметил Овчинников, будто даже позавидовал.
— Гробишь новые сапоги, Митря. Похуже, что ль, нет? — покачал головой Филимон. И спросил у Фрола: — А ты чего не смотришь за парнем?
Фрол Курганов угрюмо глядел на Клавдию Никулину, которая сидела напротив, и будто соображал — она или не она говорила с ним недавно на берегу озера? На коленях у нее лежал платок, в зубах были шпильки. Она брала изо рта по одной и закалывала волосы.