— Ты… ты не бойся! — проговорил Фрол. — Я ведь… так я.
Он снял шапку, сел возле двери на стул. Белые волосы его рассыпались в обе стороны. При электрическом свете они переливались и поблескивали, казались еще белее.
— Чего тебе?… Зачем ты?… Чего надо? — задыхаясь, выговорила Клашка. Крепко притиснутые к груди ее небольшие, шершавые от работы руки приподнимались и опускались.
— Не знаю я, — ответил Фрол, встал и одну за другой принялся задергивать оконные занавески. Клашка следила за ним с ужасом, но не останавливала. — Пришел вот… Ты зачем тогда, возле озерка, со мной? Так и я — не знаю…
Закрыв окна, Курганов сел к столу и застыл, не глядя на Клашку.
— Уходи… уходи, ради бога! — попросила Клашка. Голос ее дрожал и рвался. — Ты… ты ведь седой весь…
— А ты молодая разве? — с грустью спросил Фрол. И после долгого молчания усмехнулся: — Я, считай, с двадцати годов седой. Ты еще в люльке качалась, а я уже поседел.
— Люди-то… люди-то что скажут? — Голос ее рвался.
— Люди? — с тоской переспросил Фрол. Он поднял голову и поглядел на стенку, где в простенькой березовой рамке под стеклом висел портрет Федора Морозова. — Что люди? Все равно говорят уж…
Клашка, пошатываясь, побрела куда-то вдоль стены. Остановилась возле печки, оперлась о шесток.
— Нет, нет… не может быть! Не имеют права! Я Федю жду…
— Потому и говорят, что не имеют, — горько и как-то обреченно уронил Фрол.
Потом долго-долго молчали. Ослепительно, как солнце в пустом небе, горела посреди комнаты электрическая лампочка. Но света ее все равно хватало только на эту комнату, а там, за тонкими стеклами, за окнами, стояла густая тьма. Оба видели ее поверх занавесок, прикрывающих окна лишь до половины. Тьма прилипла к самым стеклам, давила и давила на них.
— Снег, наверное, завтра упадет, — сказал Фрол.
Клашка не понимала, о чем он говорит. Она, вся сжавшись, ждала, что сейчас посыплются со звоном выдавленные стекла, тьма хлынет в комнату, зальет все сплошной чернотой. Она была твердо уверена в этом, знала, что произойдет это через минуту. Вот осталось только полминуты, десять секунд, пять, две, одна…
Стекла выдержали, не посыпались. Но зато распахнулась дверь, все равно зазвенел в ушах звон, и все равно стало темно в глазах.
У порога, одетая в новую фуфайку, стояла жена Фрола Курганова, Степанида.
Клашка была без кровинки в лице. Но — странное дело! — звон в ушах вдруг утих, точно растаял, тьма рассеялась. Она стояла теперь окаменевшая и спокойная, смело глядела в злые и вместе с тем тревожные Степанидины глаза. Глядела и чувствовала, что где-то внутри разливается острый холодок, ползет вверх по всему телу.