Бабы засуетились, заорали:
— Вилы хватайте! Фонарь давай! Зажигайте!
Мать выдернула из воза вилы и пошла вперед, бабы за ней. Фонарь не загорался: отсырели спички. Милорд высоко поднял голову, втянул ноздрями воздух, оскалился и зарычал. Вид его мгновенно изменился. Вместо доброго, усталого пса рядом со мной стоял разъяренный, могучий зверь с огромными, обнаженными клыками и злобным взглядом. Кто-то крикнул мне:
— Собаку держи! Задерут сразу!
Но было уже поздно. Милорд, пружинисто отталкиваясь от земли, бросился вперед. Я побежал за ним. Меня остановила мать. Я никогда не видел ее такой. Она побледнела, губы плотно сжаты, взгляд жестокий, голос уверенный и злой.
— Ты куда? Не мешайся здесь! Быстро залазь на воз и чтоб ни шагу!
Она подхватила меня и почти забросила на кучу сена, лежащую на санях. Сверху я видел все, что происходило кругом. К передней корове, которая упала через оглоблю и билась, пытаясь встать, подбиралось пять волков. Хищников и жертву разделяло не более десяти метров, когда между ними встал Милорд. В следующий миг он бросился на оторвавшегося от других первого волка. Сбил его с ног, и там, где они упали, как смерч закружился, поднятый дерущимися снег. Но вот стало видно, что Милорд вцепился в зверя, который бился под ним. К упавшей корове подбежала мать и помогала ей подняться на ноги. Волки были рядом. Бабы прятались за возами, визжали и кричали матери:
— Фроська, дура сумасшедшая, спасайся! Залазь в сено!
В это время Милорд отскочил в сторону, и волки окружили его. Их осталось четыре. Пятый, после схватки с собакой, полз к лесу, оставляя черный след крови. Пес крутился между хищниками, издавая громкое рычанье. Наконец, кому-то удалось зажечь клок сена. Бабы с криком и плачем стали снова двигаться в сторону волков, однако пучки сена быстро прогорели. Тогда мать сняла с себя шаль, намотала ее на вилы и подожгла. Пламя разрослось и зло забушевало на ветру, изрыгая снопы искр. Хищники стали отступать, освобождая дорогу. Милорд вновь подмял одного из них и терзал в снегу. Бабы кинулись к своим коровам, колотили их ладонями, погоняли, тянули за рога. Около соседнего воза, вся в слезах, билась и причитала женщина, толкая корову:
— Вставай, матушка, давай пойдем, моя дорогая! Что улеглась-то? Да что ты сдохла, что ли, тварь проклятая? Весь обоз задерживаешь! У-у, пропастина, замучилась я с тобой! Давай, давай, родная! Вот так! Пошла, пошла, бог с тобой.
Несчастный обоз тронулся. Коровы дрожали, падали на колени, с хрипом тянули сани, бабы исходили слезами и криком. Милорд догнал нас уже около тракта. Сначала он бежал ровно, но вскоре, тяжело дыша, стал ложиться в снег, а когда поднимался, под ним оставалось кровавое пятно. Он отставал все дальше и дальше. Тогда бабы остановили обоз, подняли собаку и забросили к нам на воз. Добравшись до дома, мы с матерью еле затащили Милорда в комнату, смазали раны йодом и завязали тряпьем. Болел пес тяжело и долго, но его мощный организм победил, и ранней весной он переселился на двор в свою будку. Летом он уже разгуливал по селу, а мальчишки бегали за ним, восхищенно оповещая: