— А ну, пошла-а-а! Шуруй, Буланка!
Скоро упряжка догоняет меня, и я сажусь на дрожки. Колеса так прыгают по ископанной тракторами дороге, а телега так трясется, что кажется, все внутри меня вот-вот оторвется. Как только сворачиваем в поле на стерню, грохот колес стихает и телега, как лодка, начинает качаться, плавно копируя неровно вспаханную землю. Так добирались мы обычно к месту аварии…
Однажды ночью прошел сильный дождь. Работать в поле стало невозможно.
Мы с другом в полевом вагончике решили поспать вдоволь. Но вместе с восходом солнца появился Пахомыч. Отряхнув мокрые полы длинного дождевика, он зашептал, проходя к оконцу:
— Спите, спите, парни, пока не заветреет.
Полежав еще с минуту, я сел на полке. С трудом, натянув на буйную свою шевелюру затасканную кепчонку, пропахшую керосином, пошел к выходу и распахнул двери.
Отмытый от пыли березовый лес сочно зеленел. Дождевые капли еще висели на листьях, оттягивая их книзу. Когда капля срывалась с конца листика, он облегченно вздрагивал, сверкая в лучах утреннего солнца как крохотное зеркальце.
Я, оставив дверь открытой, присел напротив Пахомыча.
Ты бы рассказал нам о твоей поездке в Москву, попросил я его, вспомнив двусмысленные ответы механизаторов на мои вопросы: «Откуда эти новые гусеничные трактора?» Ребята улыбались и обычно советовали обратиться за разъяснениями к Пахомычу.
— О какой поездке?
— Да за тракторами.
— А-а-а! Об етой! — сказал он с таким видом и интонацией, как будто каждый день ездил в столицу.
Но глаза его вспыхнули радостно и благодарно. Пахомыч снял дождевик, повесил его на открытую дверь вагончика, чтоб подсушить на ветру, потом, удобно усевшись, начал свой рассказ:
— Проводили у нас собрание в деревне. Раскричались, что, мол, гусеничных тракторов нету. Одни колесники. Да и те, хоть на веретено стряси, — совсем рассыпаются. Решили послать ходока с просьбой. А кто поедет, если кругом одни женьшины? Услышав от него это последнее слово, произнесенное с особым торжественным выражением, я понял, что Пахомыч будет вести рассказ на самом доступном для него высоком, культурном уровне.
— Конечно, выбрали меня. Приоделся я, как положено, заехал в район за бумагами, потом — на скорый поезд и — в Москву. Хучь — верь, хучь — нет — на третий день уже там. Сразу в гостиницу. Устроили хорошо. В комнате боковые двери открываешь и тут — как вроде трибуна. «Балком» называется. Лавка с боку стоит — сидеть можно.
Но сиди не сиди, а дело делать надо. Подхожу к телефону и звоню:
— К товарищу, — говорю. — Сталину я приехал. Тракторов надо.