– Мне это кажется отнюдь не лишним, – заметил де Бурмон.
Филиппо с беспечным видом постукивал кончиками пальцев по эфесу своей сабли.
– А мне и подавно. Уж они побегут, словно грешники от чертей, едва мы сунемся за гряду, помяните мои слова! Cazzo di Dio![3]
Фредерик вытащил из седельной сумки плащ и расстелил его на земле, под оливой. Он снял кольбак, достал флягу и галеты и уселся под деревом.
Остальные последовали его примеру.
– У кого-нибудь есть коньяк? – поинтересовался Филиппо. – Впрочем, от глоточка водки я бы тоже не отказался.
Де Бурмон молча протянул ему фляжку. У гусар было время запастись провизией перед выступлением, но поручик, как видно, давно опустошил собственные запасы. Сделав огромный глоток, он фыркнул от удовольствия:
– Живительная влага, друзья мои… И мертвых поднимет.
– Не тех, кого я видел сегодня, – пробормотал Фредерик и сам удивился своей мрачной шутке.
Товарищи поглядели на него с изумлением.
– Ты о деревне? – спросил де Бурмон.
Фредерик поморщился:
– Да, их было три или четыре. Испанцы в основном. С них сняли сапоги.
– Если речь об испанцах, ничего не имею против, – заявил Филиппо. – И вообще, зачем покойнику сапоги?
– Незачем, – мрачно проговорил де Бурмон.
– Вот именно: незачем. Они послужат живым.
– Я ни за что не стал бы обчищать труп, – проговорил Фредерик, яростно морща лоб.
– Отчего же? Мертвым все равно.
– Это бесчестно.
– Бесчестно? – оскалился Филиппо. – Это война, приятель. Само собой, таким вещам в военной школе не учат. Но вы быстро их усвоите, уж будьте спокойны… Вообразите, Глюнтц, вы бредете по полю боя, денек выдался жаркий, у вас с утра во рту маковой росинки не было, а в двух шагах валяется труп солдата с полной котомкой. Или врожденная щепетильность не позволит вам устроить маленький банкет?
– Я лучше умру с голода, – не колеблясь ни минуты, ответил Фредерик.
Филиппо сокрушенно покачал головой:
– Вам просто никогда не приходилось голодать, дружище… Ну а вы, де Бурмон, пополните запасы, окажись вы на месте Глюнтца?
Де Бурмон в раздумье подергал ус.
– Скорее всего, нет, – ответил он наконец. – Грабить мертвых низко.
Филиппо с досадой прищелкнул языком:
– С вами каши не сваришь. Черт бы побрал эти пылкие благородные сердца; они думают, жизнь сродни рыцарскому роману. Ничего, скоро вы перемените мнение. Не исключено, что прямо сегодня. Грабить мертвых, говорите… Ха! Да ничего подобного. Разве вы не слыхали об этих в высшей степени достойных людях, которые сопровождают любую армию в любой кампании, а когда на поле боя спускается ночь, выходят на охоту, словно звери, и обирают трупы до нитки? Паршивые стервятники, которые добивают раненых, чтобы забрать их добро, отрезают пальцы, чтобы снять кольца, ломают челюсти, чтобы разжиться золотыми зубами… По сравнению с тем, что творят эти выродки, взять у мертвого кусок хлеба или сапоги – просто невинная шалость… До чего же, однако, хорош коньяк, – объявил он, возвращая де Бурмону флягу, и неделикатно рыгнул. – Он меня просто спас, Corpo di Cristo