Однажды вечером мы смотрели фильм, в котором Натали Вуд разносила в пух и прах Роберта Редфорда и говорила о том, как она его ненавидит. А потом он заткнул ей рот поцелуем, и она самозабвенно упала в его объятия.
– Если бы меня попыталась поцеловать девушка, которой я только что говорил о ненависти, я был бы в ужасе, – проворчал я, ставя фильм на паузу. – Вот если бы мне девушка сказала, что ненавидит меня, я бы даже и думать не стал о том, чтобы поцеловать ее! Я бы просто ушел! Это же просто неуважение, он, по сути, счел, что она лжет. И я бы не связал свой жизнь с человеком, который говорит вещи, не являющиеся правдой, просто из раздражения.
Ева вздохнула:
– Да ладно тебе, она же совершенно явно его любит. Просто он точно знает, чего ей хочется – ему не надо ее об этом спрашивать.
– Как по мне, так в этом нет абсолютно ничего романтичного.
– Я знаю, – ответила Ева. – Ты тоже романтик, но по-своему, – она ласково взъерошила мои волосы. – Таких романтиков, как ты, в кино не бывает.
В космосе никто не услышит твоей лжи
Однажды позвонил мой друг Сидни и сделал мне одно сумасшедшее предложение. Надо сказать, что Сидни был одним из немногих по-настоящему ценивших меня знакомых по колледжу. Он играл в футбольной команде, был высок, широкоплеч и хорош собой и мог, в принципе, при желании сойти за нормального человека. У него это настолько хорошо получалось, что он даже умудрился пробиться на работу в одну студию в Лос-Анджелесе – он занимался ремейками старых фильмов из архивов студии. По его словам, это означало, что он имел право нанять меня, чтобы я переписал сценарий одного хоррора 1930-х годов. Это был мой золотой билет.
Вскоре после того, как я начал работу над сценарием, он сообщил, что его сняли с проекта, и что ему на смену пришел более опытный продюсер из Нью-Йорка, и что мне стоило с ним встретиться. Погуглив имя этого человека, я выяснил, что смотрел несколько фильмов, над которыми он работал. Причем мне эти фильмы не нравились, но зато они нравились всем остальным. Войдя в кабинет, на который мне указали в приемной его офиса, я ощутимо удивился: передо мной оказался весьма молодо выглядевший для своих сорока лет атлетично сложенный мужчина с торчащими светлыми волосами, больше всего смахивавший на серфера. Он долго хвастался своими карьерными достижениями и тем, как бросил школу и ушел работать на киностудию. Он называл себя «вундеркиндом». Я все никак не мог взять в толк, зачем ему так сильно понадобилось произвести на меня впечатление, но предполагал, что он вел себя так по причине чувства неловкости за то, что занял место моего друга. А может, мой возраст (мне было тогда двадцать четыре) заставил его почувствовать себя старым, вследствие чего он захотел показать мне, что добился успеха, когда был еще младше меня. Или же он просто вел себя так со всеми, и вот этот вариант расстраивал меня больше прочих. Как это, должно быть, бесконечно мучительно и больно – стремиться произвести впечатление на всех окружающих без исключения!