Тем же вечером мы с Евой тусовались у костра с Джошем, Мириам и еще десятком подростков из лагеря. Единственным взрослым здесь был отец, сидевший в одиночестве по другую сторону костра.
У Евы часто мерзли руки и ноги, так что я сидел и грел ее пальцы в своих ладонях. Я рассказывал ей о том случае, когда маленький папа пожаловался Баббе на холод, а та ответила: «Неправда. Это никакой не холод».
– Ужасно, – вздохнула Ева.
– Думаю, это одна из тех причин, по которым мы ненавидим, когда кто-то требует от нас таких же чувств, какие испытывает он сам.
Уже договорив, я осознал, что в условиях нашей недавней ссоры мои слова прозвучали особенно неприятно. Ева отвернулась к огню, сделав вид, что пропустила эту фразу мимо ушей.
– Ну что, Джош, как тебе колледж? – поинтересовался какой-то парень за двадцать.
– Нормально, – ответил Джош. – Теперь, правда, придется еще дополнительно попотеть, чтобы получить диплом в области молекулярной биологии и химии.
– Молекулярной биологии и химии?! – удивился я. Джош всегда ненавидел школу, и я и подумать не мог, что он мог вдруг заинтересоваться наукой. Образ Джоша в лаборатории с пробиркой в руках вызывал у меня неверие пополам со смехом.
– Ну, я ходил в интернах у судмедэксперта, – пояснил Джош. – Он мне и говорит, дескать, диплома о высшем в области уголовной юстиции недостаточно, что нужно будет еще отучиться на диплом по молекулярной биологии и химии.
Мы с Джошем редко общались лично, да и в разговорах с родителями речь о нем заходила нечасто, так что я и понятия не имел до того момента, что он решил строить свою карьеру в криминалистике.
Тут к нам с другой стороны костра подсел отец.
– Как ты, Мириам? – спросил он.
– Шел бы ты спать, – посоветовала Мириам. – Вместо своих вечных попыток тусить с молодежью.
– Слушай, почему ты постоянно наезжаешь на папу? – спросил Джош.
– Спасибо, Джош, – вмешался отец. – Она просто честно говорит то, что думает, – повернувшись к Мириам, он добавил: – Мне жаль, что тебе не по нраву мое общество.
– Вот он вечно так извиняется, – прокомментировала Мириам, обращаясь к Еве. Затем она вдруг повеселела, словно подумала о чем-то приятном. – А хочешь ужастик? – спросила она у Евы. – Когда мне было десять, папа сводил меня на Бродвей – там шел «Чикаго». Я потом сказала ему, что хочу выступать на Бродвее, когда вырасту, а он ответил: «Да ладно тебе, Мириам. Как ты планируешь туда прорваться? Ты же никогда нигде не играла и не умеешь ни петь, ни танцевать!» Я разревелась, а он просто закатил глаза и повел меня обратно в гостиницу.