Если честно (Левитон) - страница 146

– Был ли в твоей жизни хоть кто-то, – спросил Макс, – кто был способен показывать тебе свою заботу, кто, как ты чувствовал, любил тебя, даже если ты этого не заслуживал?

Я оглядел всхлипывавших и утиравшихся бумажными платками зрителей и в какой-то момент нашел среди них зареванную и даже пошедшую пятнами маму. – Я всегда знал, что мама меня любит, – сказал я. – Она полюбила меня еще до того, как я начал говорить.

Мама вышла на «сцену» и под гром аплодисментов обняла меня так крепко, как не обнимала, пожалуй, никогда. Затем Макс пригласил выйти Еву.

– Мне кажется, ты тоже меня любишь, хоть это порой и сложно, – сказал я ей.

– Любить совсем несложно, – возразила Ева. Несмотря на то, что это, строго говоря, было явной неправдой, я чувствовал, что она говорила искренне. Мы все обняли друг друга, проливая слезы. Собравшиеся определенно удовлетворились этим зрелищем.

Потом Ева еще долго раз за разом повторяла мне, как храбро я себя повел и как она мной гордилась.

– Ну, ты особо-то заранее не радуйся, – предупредил ее я. – Посмотрим, будет ли какой-то эффект от всего этого на деле.

Сидя в салоне самолета, на котором мы в том году возвращались домой из лагеря, я принялся записывать все, что в тот раз со мной там произошло – просто чтобы иметь возможность посмотреть со стороны и подвести итоги. Потом я продолжил уже дома, а вскоре начал писать о семейном лагере всякий раз, когда выдавалась свободная минутка.

Несмотря на нашу с Евой новообретенную надежду на перемены к лучшему, вернулся я примерно таким же человеком, каким уезжал в лагерь, и Ева не упускала случая выразить свое разочарование по этому поводу.

– Что ж, видимо, мне все еще не хватает настоящей травмы, – отвечал я ей.

Чем больше я писал, тем очевиднее для меня стала ее надежда, что, возможно, хотя бы мемуары помогут мне разобраться с моими проблемами. Несмотря на то, что я не раз говорил о намерении опубликовать этот беллетризованный роман, Ева утверждала, что понимает истинное предназначение этой книги, что на деле она была посланием моему отцу.

В какой-то момент мы с Евой все же переехали в другую квартиру, где хватало места для полноценного рабочего пространства и даже нормального кухонного стола. В который раз мы отправились на прогулку по магазинам подержанных вещей и всякого старья и в одном из них натолкнулись на кованое железное основание швейной машинки «Зингер», по виду где-то 30-х годов. Самой машинки уже не было, но часть механизма осталась на месте, и нажатие педалей вращало шестеренки. Еве пришло в голову сделать из этой конструкции стол. Мы купили столешницу из орешника и сами приладили ее к железным ножкам. Этот стол стал центральным «экспонатом» нашей новой квартиры – именно его в первую очередь замечал любой, кто входил в дверь. Мы сидели за ним, бездумно гоняли ногами железную педаль и оглядывали из окна весь наш район с высоты четвертого этажа. На крыше одного из соседних домов один мужчина регулярно дрессировал голубей; иногда в сумерках мы с Евой лежали снаружи на пожарной лестнице и наблюдали за голубиными стайками.