честны. Стоит их ребенку проявить искренность, как они тут же взвинчиваются и наказывают его.
Айру мои слова явно не убедили. Я начал даже опасаться, что он лишь изображает непонимание с целью вывести меня из себя. Если так, то ему это вполне удавалось.
– Послушайте, – произнес я, – почти никто не бывает по-настоящему честен с другими. Вот мои родители проходили через свой развод на групповых сеансах психотерапии прямо у меня на глазах.
Айра дернулся в, казалось, вполне искреннем ужасе.
– Погодите-ка, – сказал он. – В каком смысле?
Поскольку речь зашла о честности, я решил не утаивать абсолютно ничего. Я рассказывал Айре многочисленные истории о своей искренности, а тот лишь ахал да охал в ужасе и изумлении. Я изо всех сил пытался объяснить, почему мне было приятно свободно самовыражаться, почему мне было мучительно больно молчать и почему мне всегда хотелось поближе узнать окружающих и дать им узнать поближе меня самого.
– Вот вы рассказываете мне все обо всем этом, и у меня возникает ощущение, словно вы родом с какой-то другой планеты и оказались в нашем мире совершенно случайно, – произнес Айра.
По окончании интервью, продлившегося, как мне показалось, сильно дольше запланированных тридцати минут, Айра наконец поднялся и вышел из аппаратной. Если верить висевшим снаружи часам, мы проговорили больше двух часов.
– Как думаете, кто-нибудь из ваших родственников согласится со мной пообщаться? – спросил Айра.
Я рассмеялся.
– Они все с удовольствием расскажут что угодно и кому угодно.
Айра улыбнулся – очевидно, совершенно напрасно решив, что я преувеличиваю.
– Ну хорошо, – сказал он. – Давайте тогда попробуем запланировать интервью с кем-нибудь из них на эту неделю, и заодно вас тоже еще часа на три пригласим, ладно?
Я поочередно обзвонил родных с этим предложением. Мама с братом согласились без лишних вопросов, а вот отец, судя по голосу, занервничал.
Мириам в ответ на мое предложение спросила:
– Мы что, нужны им в качестве цирковых клоунов для аудитории?
– Строго говоря, мы бы с такой ролью отлично справились, – заметил я.
– Большая часть историй, связанных с папой, выставят его в совершенно отвратительном свете, – сказала она.
– Ну, нас же никто не заставит рассказывать худшие из них. Но угадай, кто все равно их расскажет?
– Сам папа, – вздохнула Мириам.
Позднее на той неделе она съездила в студию для интервью, а потом сразу же позвонила мне.
– Как-то странно все прошло, – сказала Мириам. – Он спросил меня, не преувеличивал ли ты. Я ответила, что я – не ты, и что я все же не настолько честная. Он спросил: «То есть, если бы вас подруга спросила, не полнит ли ее то или иное платье, вы бы сказали ей, что она выглядит шикарно?» Я сказала, что ответила бы честно, если бы меня об этом попросили. Ему это показалось дико странным. Он потом еще некоторое время спрашивал меня, что бы я сделала в разных гипотетических ситуациях, и каждый мой ответ вызывал у него такую реакцию, словно я несла какой-то совершеннейший бред. Может, я и правда слишком честная?