– Должен признать, Майкл, – произнес Айра, глядя в окно студии, – я вас не понимаю.
– Может, поговорим об этом в аппаратной? – предложил я.
Айра словно очнулся от наваждения.
– А, – сказал он. – Да-да, конечно, пойдемте. Хорошая мысль.
Когда мы снова оказались с ним по разные стороны микрофона, Айра замешкался, взвешивая свои следующие слова.
– В подростковом возрасте я решил, что смогу понравиться людям, если буду задавать им вопросы, – начал он. – Я так пытался бороться со своей социофобией. Я твердо решил не говорить о себе самом и просто задавать окружающим вопросы. И у меня получилось – появились друзья несмотря на то, что я никогда толком не говорил о себе. Вместо этого я просто спрашивал людей об их мыслях и чувствах, проводил уже тогда такие своеобразные интервью. Собственно, сами делайте вывод о том, куда это меня привело, – Айра горестно покачал головой. – Люди ощущают близость со мной, а я не чувствую ровным счетом ничего.
Мне сразу представился законченный эпизод шоу, завершающийся этим монологом, в котором Айра признавался, что вся «This American Life» была лишь его способом избежать выражения своих истинных чувств. Семейная искренность Левитонов сумела пробить брешь в эмоциональной обороне самого Айры Гласса, и поток его чувств был своевременно пойман на запись.
Выйдя из аппаратной, я позвонил отцу и спросил его мнения по поводу его интервью.
– Айра – потрясающий интервьюер, – заявил папа. – Он столько всего из меня вытащил – уму непостижимо.
Дата выпуска нашего эпизода все близилась, а Айра все никак не давал нам послушать его перед релизом и даже отказывался говорить, что там будет – только уверял меня в том, что там не будет ничего компрометирующего, и что я буду звучать вполне «приятно» и «общепонятно». На второй раз эти слова уже показались мне подозрительными: я слишком хорошо знал, что закон противоположностей – вовсе не шутка.
Когда эпизод наконец вышел, оказалось, что в него вошел кусок, где отец утверждал, что сожалеет о том, что слишком многое нам рассказывал. Я впервые об этом слышал. Однако ничего конкретного из того, о чем именно отец сожалел, Айра в эпизод не включил. Потом я понял, что только так он мог сохранить приязнь слушателей к нашей семье: сожаление всегда вызывает симпатию, а вот его предмет – уже не факт. Айра умудрился представить нас как очаровательно наивных идеалистов, включив в эпизод лишь самые безобидные и милые случаи из нашей жизни. Он слепил из наших историй некий положительный образ, милосердно защищая нас от нас же самих. Никакой честностью тут, конечно, и не пахло, но зато это было по-человечески благожелательно.