Мама рассмеялась:
– Верно, Майкл! Честно, я не знаю, почему взрослые не говорят детям, что это просто такая забавная традиция. Наверное, им почему-то так нравится, – сказала она. А затем совершенно нехарактерно для себя мама, пойдя против собственных принципов, посоветовала мне воздержаться от развеивания мифа о Санте в разговорах со сверстниками. – В следующем году ты пойдешь в детский сад, и если тебя спросят о Санте, просто отвечай, что ты еврей и можешь что-то сказать только про Хануку. Что можешь вместо этого рассказать им про менору.
Сказать, что я был потрясен, значит ничего не сказать.
– Но это же вранье! – воскликнул я.
Мама на секунду растерялась и смутилась, но все же решила отстоять свою точку зрения.
– Да, – сказала она, – Просто в данном конкретном случае будет лучше, если ты не станешь говорить правду.
Папа бы никогда мне такого не посоветовал.
В детском саду я столкнулся с шумными толпами маленьких проказников, либо толком не говоривших, либо говоривших так неразборчиво, будто никогда не имели дела с диктофоном. Все мои призывы сочинять песенки, шутки или какие-нибудь забавные истории мои новые однокашники неизменно встречали настороженными косыми взглядами. Мои любимые игры, вроде игр в вопросы или придумывание историй к рисункам, им не подходили – не хватало внимательности и усидчивости. Прямо посреди моих пояснений они вскакивали и начинали носиться и кричать. Девочки в среднем лучше владели речью и были внимательнее, но они отказывались играть, да и вообще особо со мной не разговаривали. Я бы и рад был завести друзей, но мои критерии отсеивали весь контингент детского сада без исключения.
Моя воспитательница, миссис Смит, носила очки в металлической оправе и собирала седые волосы в неаккуратный пучок, из которого постоянно выбивались пряди то с одной, то с другой стороны. Она казалась мне старше моих бабушки с дедушкой, и была тихой, но весьма строгой поборницей благопристойности.
Как-то раз, когда я сидел в одиночестве за столом и что-то рисовал, пока остальные мальчишки играли рядом и изображали пулеметные очереди, миссис Смит подошла сзади и положила руку мне на плечо. Я отпрянул, что наверняка показалось ей невежливым; я же посчитал таковым как раз ее жест. Мама всегда говорила мне, что никто не имеет права трогать меня без моего разрешения, и что я всегда имею право сказать «нет».
– Майкл, не хочешь тоже пойти поиграть? – поинтересовалась миссис Смит.
– Я и так играю, – ответил я. – Я играю в «рисование».
Это была моя попытка подколоть ее за ее убежденность в том, что игры, которые мне нравились, нельзя было назвать играми. Она же просто посчитала, что я ее не так понял, и решила пояснить: