В 1997 году, когда мне было шестнадцать, родители усадили меня за стол и спросили, не хочу ли я поехать в семейный лагерь.
Родители с Джошем и Мириам ездили в этот лагерь уже несколько лет, а я в это время обыкновенно находился в «лагере ботаников». Мама пояснила, что этот лагерь представляет из себя некое экспериментальное сообщество, созданное одним известным семейным врачом, и что сам основатель уже десять лет как умер, но его идею подхватили последователи и ученики. Мама сама последние несколько лет училась у этих людей, и именно они изначально ее и пригласили. Она добавила, что правила этого лагеря, его атмосфера и обстановка были специально разработаны таким образом, чтобы на примере небольшого сообщества доказать, что методы скончавшегося основателя способны изменить наше общество к лучшему.
– И что, хорошие там врачи? – поинтересовался я[43].
– Мне они нравятся, – ответила мама. – Большинство из них, по крайней мере.
– Дело вовсе не в них, – подал голос отец. – В этом семейном лагере принята целая иная культура, – он взял паузу, а из его глаз потекли слезы. – Это тяжело объяснить, – глухо произнес он сквозь рыдания. – Но это единственное место из всех, что я знаю, в котором тебя не отринут за честность.
Короче говоря, меня купили с потрохами.
Итак, все семейство Левитон забралось в мамин минивэн и отбыло в шестичасовое путешествие к заливу Сан-Франциско. Мне на тот момент исполнилось семнадцать, Джошу было четырнадцать, а Мириам – десять.
Я мало времени проводил с сестрой. К тому моменту, когда она научилось более-менее отчетливо говорить, мне было уже лет одиннадцать или двенадцать, и я успел стать маленьким последователем отца. Мириам чаще всего была рядом с родителями, а я в их присутствии обыкновенно переключал все свое внимание именно на них. За столом мы чаще всего разговаривали о том о сем с папой, а Мириам с Джошем, а подчас даже и мама, в дискуссию не вступали[44]. Мириам обладала пышными, кудрявыми волосами, пухлыми щеками и непреодолимой тягой к искусству: она обожала петь, танцевать и разыгрывать сценки, в которых сама играла всех действующих персонажей. В то время как мне доставалось лишь от отца, Мириам приходилось терпеть помимо отцовской критики еще и мою. Мы были в этом отношении этакими Стэтлером и Уолдорфом из «Маппет-шоу», шутившими вместе и смеявшимися с высоты театральной ложи над происходившим внизу. Вероятно, Джошу с Мириам не особенно нравился такой недостаток внимания, но, с другой стороны, я точно отвлекал отца с его критикой, что несколько развязывало им руки. И все же детство у Мириам выдалось не самое легкое, и к десяти годам оно уже оставило в ее душе неизгладимый горький след, который она и не думала скрывать.