на Джима, если «начала откровенничать о таких вещах, о каких распространяться не стоило», то как прикажете это понимать?
Боб обошел собаку, и ее хозяин дернул поводок на себя. Развод оставил Боба пугающе беззащитным. Там, где столько лет он слышал голос Пэм, ее болтовню, смех, ее резкие высказывания, где видел ее внезапные слезы, теперь была тишина. Не шумела вода в ванной, не хлопали дверцы шкафов, да и сам Боб замолчал, ведь больше не с кем было поговорить вечерами, некому рассказать, как прошел день. Тишина почти убивала его. Однако сам развод Боб помнил смутно. Даже если в память просачивались какие-то детали тех событий, сознание быстро переключалось на что-нибудь другое. Развод – это всегда плохо. Неважно, при каких обстоятельствах он происходит. (Бедная Адриана из квартиры этажом ниже, где она сейчас?..)
Совсем недавно, в прошлом году, Сара сказала ему: «Никто не уходит после стольких лет в браке просто так, в этом всегда замешан кто-то третий. Она тебе изменяла!» Боб тихо ответил, что это не так. (А даже если изменяла, теперь-то какая разница?) Но намеки Джима вывели Боба из равновесия. Он не пошел к Пэм праздновать Рождество, сослался на дела, и вместо этого сидел в «Гриль-баре на Девятой улице». Обычно он приносил сыновьям Пэм подарки и думал, что надо что-то купить им и в этом году, но не стал. Он также думал, что ведет себя глупо, и представлял своего психотерапевта, милую Элейн, как она спрашивает: «И что же раздражает тебя в этом больше всего?» То, что Пэм на самом деле не такая, как я о ней думал. «И какая же она?»
Боб не знал.
Он вошел в «Гриль-бар на Девятой улице», где завсегдатаи уже расселись на своих местах за барной стойкой. Рыжий вдовец поприветствовал его кивком. В кармане зазвонил телефон.
– Сьюзи. Погоди минутку. – Боб заказал виски и продолжил говорить в трубку: – Я знаю, тяжело. Я приеду на суд. Да, пусть Чарли с ним отрепетирует. Так всегда делается. Нет, это не обман. Все будет хорошо. – Он некоторое время слушал, потом закрыл глаза и повторил: – Я понимаю, Сьюзи. Все будет хорошо.
* * *
Хелен считала Дороти скучной ханжой и все равно почувствовала себя неуютно, осознав по дороге в Линкольн-центр, что Дороти ни разу не звонила ей после путешествия на Сент-Китс, а это могло означать только одно: Энглины от них устали. Джим сказал, что дело в другом: у Энглинов большие проблемы с дочерью, вся семья ходит на психотерапию, которую Алан считает пустой тратой немалых денег, а Дороти на каждом сеансе плачет.
Хелен постаралась держать это в уме, когда здоровалась с Дороти и устраивалась в ложе, которая не первый год была зарезервирована за ними с Джимом по абонементу. Приятная дисгармония настраивающего инструменты оркестра, зрители, рассаживающиеся по местам, огромная люстра, которую скоро поднимут, тяжелый занавес, величественными складками ниспадающий на сцену, уходящие под самый потолок акустические панели, призванные вбирать и отдавать звук, – все внушало ощущение привычной роскоши, все было для Хелен знакомым и любимым. Но на этот раз у нее промелькнула мысль, что она заперта в бархатном гробу, опера будет тянуться бесконечно, а встать и уйти нельзя – только дилетанты уходят посреди спектакля.