Фашистская мразь. Как смеешь ты говорить такое.
— Мы должны доказать нашим государствам и друг другу, что связь между нашими враждующими народами может быть. — Прошептал Брюннер, приближаясь к Дюмелю.
Их взгляды скрестились. Оба стояли в полуметре друг от друга. Мыслями Констан унесся куда-то далеко. Предательское тело покрылось липким потом. В глазах Кнута отражался огонек лампы. Он нечасто, но шумно дышал через нос.
Я вынесу всё, Господи. Всё, что бы ни стал творить со мной этот немец. И даже не во имя Тебя. А в надежде, что своими страданиями искуплю боль за Лексена. В надежде, что, пострадав за него, я открою Тебе свою Любовь, искреннюю, чистую, большую, которой обожал его. Которую Ты доносил до людей на Земле. И Ты простишь его. И меня.
Сильный и грубый, внезапный толчок заставил Дюмеля вернуться в реальность: Кнут, вцепившись ему в плечи, опрокинул на заправленную постель и навалился на него сверху, низко склонившись, опираясь коленом о кровать. Констана охватил страх. Но он дал себе слово стойко выдержать все телесные терзания и не просить врага о помиловании. Он не поднял руки, не забил ногами, а смиренно вытянул ладони вдоль тела. В лицо ударило горечью от крепкого алкоголя и табака. Брюннер был похож на льва, чуявшего животный страх жертвы и готового вцепиться ей в глотку, чтобы остановить страдания. Дюмель видел каждый волосок в его щетине, каждую морщинку, скопившуюся у усталых глаз, тонкие красные сеточки лопнувших сосудов на глазных белках.
Прошло полминуты. Кнут изучал тело Констана, наклонив голову и следуя жадными глазами по его шее, груди, животу. Дюмель молча, безвольно лежал под ним и ждал чего угодно. В горле свербило. Он смотрел поверх бритой головы Брюннера на потолок.
— Я понял… Недавно понял. — Прошептал Кнут, оскалившись, и наклонил лицо к уху Дюмеля. Его спертое, горячее дыхание обожгло шею. Зрачки Констана расширились. Но он не шевельнулся.
— Вы одержимы дьяволом, преподобный. — Чуть громче произнес Брюннер и выдавил смешок. — По библейским канонам вам суждено гореть в аду. Констан.
Кнут развернул лицо на Дюмеля и всматривался в его черты. Тот не повернул голову, но ощущал на себе тяжелый и требовательный взор немца. Нет, он не поддастся…
— Ты хочешь сгореть в небе под солнцем — или в жгучих жерновах подземелья? — Кнут снял с левого плеча Констана свою крупную холодную ладонь и грубо сжал своими пальцами гладко выбритый подбородок Дюмеля. Голова фашиста наклонилась в одну сторону, затем в другую: он словно змей пытался гипнотизировать и подчинять — его хитрые глаза неотрывно смотрели на Констана. Дюмель смотрел в одну точку над головой. Краем зрения он видел этот взгляд, этот страшный взгляд. Но он дал себе слово, дал слово Богу, что стерпит и снесет всё что бы ни было.