– Мама, но он же старый, – сопротивлялась Леночка устало.
– Тоже мне проблема! – возражала Мусечка. – Особенно для тебя.
– Господи, мама! – Леночка закатывала глаза. – Он же работает на рынке! Он попрошайничает!
– Ну и что? – не сдавалась Мусечка. – Зато не пьет.
– Ну, он же провинциал, из какой-то глухомани приехал!
– Можно подумать, ты из Парижа! – обижалась Мусечка довольно натурально.
Впрочем, такие разговоры случались регулярно, и к ним уже все привыкли. Леночка вспыхивала и отворачивалась. Ни о каком браке она и слышать не желала, раз и навсегда решив, что семейные радости ей нисколько не интересны.
Увидев на пороге своего дома Зингермана, она сначала обомлела от неожиданности, потом зарделась от гнева, а в конце скривилась от брезгливости. Ее обуревали самые разные чувства: от радостного торжества до унылой грусти. С одной стороны, она не могла не испытывать гордости за то, что сама, только лишь с маминой помощью, воспитала такого прекрасного сына. Внезапное появление папаши здесь, в ее доме, было абсолютной, полной капитуляцией, признанием своей вины перед ней, перед их ребенком и перед ее неслучившейся семейной историей. С другой же стороны, глядя на него, дряхлого, с красным одутловатым лицом, с набухшими дряблыми веками, изжелта-белыми, явно давно не мытыми волосами, – она испытывала жалость и презрение к этому человеку.
На столе стояли фарфоровый сервиз «Белый хлопок», темно-синий, с кобальтовой росписью, гордость каждой советской хозяйки, блюдце с сушками, розетка с домашним вареньем и несчастный многострадальный торт. Леночка, держа в руках чашку с чаем и безуспешно пытаясь согреться, с тоской глядела на Зингермана, который горячо что-то обсуждал с сыном. Она не разбирала слов, и подробности их важного спора пролетали мимо, как частички пыли. Она силилась вспомнить – что так привлекло ее когда-то в этом человеке? Почему из-за него провела она столько бессонных ночей, обливаясь слезами и страстно желая то его смерти, то его покаяния перед ней? За какие качества она так пылко влюбилась когда-то, не замечая ни его пообносившегося, давным-давно потерявшего всякую привлекательность тела, ни его мелкой, похотливой сущности? Когда Ленечка был совсем маленьким, она подозрительно вглядывалась в его черты, опасаясь увидеть в них человека, который так подло поступил с ними. Но сын, к счастью, пошел в их породу, и ничто не напоминало в нем папашу Зингермана. За исключением привычки подкладывать под щеку кулак во время сна. Этот дурацкий кулак не давал ей покоя. Не видев отца ни разу в жизни, он каким-то поразительным образом скопировал его позу. Интересно, что еще он унаследовал от своего папочки?