Глядя на раскисшие розочки, она с удивлением и печалью думала о том, что ради этой мимолетной мучительной страсти отказалась от возможности устроить свою семейную жизнь. С другой же стороны, у нее был сын, ее главная радость и гордость, который, похоже, обрел отца. Ну, или хотя бы надежду.
Ленечка был горд и счастлив. Впервые в жизни ему удалось сказать заветное слово «отец». Слово это, короткое и емкое, поначалу звучало неловко, как обжигающий удар, но вскоре он привык и произносил его просто, легко, без стеснения. Его страстное желание обрести наконец родителя сбылось. Оно даже ничуть не померкло, когда миф о героической гибели разбился вдребезги о фигуру рыхлого, плюющегося желтой слюной красномордого папаши. Правда, дворовым приятелям пришлось срочно сочинить рассказ о героическом спасении, которое последовало за героической гибелью, но их это совершенно не смутило.
Первым делом отец хотел, чтобы между вновь обретенным сыном и маленькими дочерями создались хорошие отношения, и поэтому Леонид послушно сидел в доме у отца и его новой жены на всех днях рождения и Новых годах. Приносил маленьким сестрам и отцовской супруге самодельные подарки: вышитые Мусечкой салфетки, состряпанные ею же пирожки с мясом и капустой, иногда дарил цветы или цветные мелки. Он выполнял свой долг и чувствовал, как отец в свою очередь выполняет долг по отношению к нему. Вскоре он узнал и о старших детях отца, которые разлетелись, как осколки, по разным уголкам огромной родины.
Когда отец впервые привел его за кулисы театра, там было темно, пахло пылью, краской, потом и старыми вещами. Повсюду шныряли костюмеры, гримеры, рабочие сцены, и между ними ходили, болтали, судорожно повторяли роли, курили, матерились небожители – актеры, на которых юный Ленечка смотрел с восхищением. Они зашли в гримерку, и мальчик, смеясь, примеривал парики и накладные усы. Заглянули в костюмерную, где он тут же влез в чей-то старый костюм. Он разглядывал, трогал, нюхал, восхищался.
– Нравится здесь? – спросил Зингерман, внимательно изучая реакцию мальчика.
– Очень, – не дыша, ответил он.
– Пойдем, я тебе покажу кое-что.
И сложным путем, через черные запутанные лабиринты, которые показались Ленечке бесконечными, он вывел его на сцену. Осторожно, как будто пробуя ногой воду, ступил он на деревянный шершавый пол, когда-то покрытый лаком, а теперь ободранный и поцарапанный. На этой сцене играли лучшие из лучших, здесь ставили Чехова и Гоголя, и вот теперь он, юный Леонид, стоит здесь, перед огромным черным залом, ошарашенный, немного одуревший от свалившегося на него счастья.