– А я на тебя смотрю-смотрю, думаю, узнаешь – не узнаешь? Нет, не узнал, видимо.
– Нет, – подтвердил Леонид. Потом, постояв, добавил: – Рад был повидаться, – и пошел обратно к лифту. Хотя он, конечно, совершенно не был рад и теперь продумывал план, как бы избежать ежедневных встреч с Толиком, который будет мозолить глаза и напрашиваться в друзья. А этого Леонид страшно не любил.
В их компании молодых артистов Толик был самым талантливым. Об этом знали все и воспринимали как свершившийся факт, как нечто понятное и само собой разумеющееся. Даже называли его на французский манер – Анатоль. Как Курагина из «Войны и мира».
Анатоль не был привлекательным внешне – наоборот, в нем чувствовалось что-то отталкивающее, несуразное. Угловатый, нескладный, он носил очки и сутулился, а еще – обладал какой-то малопонятной, чрезвычайно избыточной манерой выражаться. Он то и дело погружался в какие-то только ему известные фантазии, мог вдруг посреди разговора замолчать и углубиться в долгие сложные размышления. Иногда он разговаривал сам с собой, и это было смешно, с одной стороны, и пугающе – с другой. Но все знали, что Анатоль – гений, настоящий, неподдельный. И за это ему многое прощали.
Леонид был звездой, авторитетом. Ему завидовали, его любили, некоторые тайком ненавидели. Но он был человеком, существом земным и слабым. Анатоль как будто прилетел из другой галактики – это было очевидно. Мягкий, застенчивый, робкий, как котенок, он никогда не поднимал глаз, жался, заискивающе улыбался, как будто стыдился своего неуклюжего, нескладного тела, своего невыразительного, словно скомканного, лица. Но именно эта внешняя блеклость предоставляла бесконечные возможности преображения. Он не был актером одного амплуа и мог перевоплотиться в кого угодно: в древнюю старуху, жадного торговца, царского жандарма…
Вместе с тем Анатоль был невероятно жестким и требовательным к себе, беспощадно доводя себя до изнеможения репетициями. Он сам учился танцевать, истязая непослушное тело бесконечными упражнениями, пока оно не стало быстрым, подвижным, как будто неуклюжие конечности его были прикручены шарнирами и с легкостью выворачивались наружу и внутрь без всякого усилия. Он был артистом настолько увлеченным, фанатичным, что остальная жизнь как будто бы не существовала для него. Леонид знал, видел рабскую преданность Анатоля актерской профессии и втайне упрекал себя за то, что слишком часто отвлекается от главного дела на посторонние соблазны. И все же Леонид ни за что не променял бы свою жизнь, полную эмоций и потрясений, на тяжелые трудовые будни Анатоля.