Леночка, возвращаясь домой и обнаруживая мать, разговаривающую с зеркалом, пугалась и считала это признаком помешательства. Каждый раз, глядя на нее, худую, дряхлую, давно высохшую старуху, которая о чем-то шепчет только ей видимой собеседнице, она вздрагивала и отводила взгляд. А ведь когда-то она ей завидовала! Стыдно признаться, но она завидовала собственной матери – ее хорошей, ладно скроенной фигуре, ее длинным аристократичным пальчикам, ее морщинистому, но все-таки красивому лицу… Но пуще всего она завидовала ее внутренней силе и оптимизму. Казалось, ничто не может сломить ее бодрость духа, ее стремление находить радость в самых обыденных, даже глупых вещах, ее умение любить и прощать. И еще – забывать. Леночка всего этого была напрочь лишена.
Мусечка давно уже отошла от хозяйственных дел. Бытовые хлопоты не вызывали у нее того нетерпеливого дрожания рук, как в прежние годы, особенно после голодных лет, проведенных в лагере. В этом жарком, сытом, радушном азиатском городе ее поражало все: развалы с сухофруктами на рынках, душистые дыни, которыми торговали прямо с грузовиков, толстостенные чаны с пловом, что варили пузатые повара с маслеными черными усами, завораживающее зрелище уйгур, этих китайцев-мусульман, бежавших в Среднюю Азию, которые вручную делали лапшу, бесконечно замешивающих, складывающих, вытягивающих мягкое податливое тесто, пока оно не превращалось в тонкие полоски шириной с бахрому…
Здесь она впервые увидела, как внутри треснувшей зеленой головки открывается накрепко стиснутый в скорлупе грецкий орех. И фейхоа, который зреет осенью, ароматный и терпкий. И мандарины, поспевавшие к Новому году, с кожурой, которая снималась легко, одним движением пальцев, и на прозрачных, в белых прожилках, дольках застывали оранжевые капельки. И плодовые деревья с пушистыми персиками, пахучей айвой и налитыми, лопающимися от сока черными сливами…
Все это приводило ее в восторг когда-то, но те времена давно прошли. И, глядя затуманенными глазами на свои непослушные руки в синих венах, покрытые коричневыми старческими пятнами, вдыхая пыльный запах лета и жары, она понимала: все то, что вызывало трепет, больше не трогает ее и время, отпущенное ей, подходит к концу. Она даже испытывала что-то наподобие благодарности. В ней не осталось ни печали, ни радости – лишь тихое и смиренное ожидание своей участи.
Она глядела в окно день за днем, месяц за месяцем. Листья становились желтыми и опадали, потом деревья долго стояли голые и жалкие, потом снова начиналось оживление, прилетали птицы, появлялись листья… В старом-престаром, латаном-перелатаном гнезде сменялись жильцы. Мусечка совершенно точно знала, что в прошлом году здесь поселилась пара голубей, которые вывели трех птенцов. Они трепетно заботились о потомстве, пока однажды те, оперившиеся и подросшие, неуклюже и опасливо спрыгивали вниз, ловили поток воздуха и сначала боязливо, но с каждым взмахом крыльев все увереннее и быстрее улетали и больше в гнездо не возвращались.