– Подумаешь, бухгалтер! – возмущалась Софья Моисеевна на коммунальной кухне, уперев руки в широкие бока. – Тоже мне, профессия – бумажки перебирать!
– Да уж, – отвечала Исидора Михайловна, ворочая своими кастрюлями и гремя половниками, – ваша-то профессия намного лучше – в чужом говне ковыряться!
Такие перепалки всегда заканчивались смертельной обидой, иногда доходило даже до самоуправства, когда одна из враждующих сторон нарочно оставляла включенной чужую лампочку в уборной, мол «нате-ка вам, утритесь!», а другая в отместку прятала сиденье от унитаза.
Соседи над ними смеялись, но по большей части были заняты своими заботами.
Отец Натальи много пил, часто доводил себя до белой горячки.
Однажды она проснулась ночью, почувствовав рядом с собой кислое пьяное дыхание. Открыла глаза, но крикнуть не успела: крепкая потная рука зажала ей рот. Вторая рука уже хозяйничала под одеялом, забиралась под ночную рубашку, щупала ее худое плоское тельце. Ужас сковал ее, она перестала извиваться и пытаться вырваться, она позволила этим страшным рукам делать все что им вздумается.
Так продолжалось долго, множество ночей подряд. Приближение ночи вызывало панику, внушало ужас, но выбора не было. Она знала, что рассказать о происходящем немыслимо, невозможно стыдно. И она молчала. Единственным спасением было погружение в полудрему. Она привыкла спать наполовину – отключая сознание, контролируя эмоции. Так, чтобы тело и душа не испытывали мучительного унижения и боли.
Освобождение пришло только со смертью отца, и тогда она впервые за долгое время сумела заснуть спокойно.
У нее было два платья: одно школьное, другое повседневное. К школьному полагалось два фартука: черный, простой, и белый, праздничный. К повседневному не полагалось ничего, оно было серое в ужасную желтую клетку. Его приходилось носить каждый день после школы. Запачкать или, не дай бог, порвать школьную форму было немыслимо. Мать бы за это точно прибила. А если и нет, то ей пришлось бы пропустить школу, и тогда бы все поняли, что ей нечего надеть, а это был настоящий позор. И непонятно, что в такой ситуации предпочтительнее: если мать прибьет, то быстро, а умирать от стыда придется долго и мучительно. Наталья пообещала себе, что, когда у нее появятся деньги, она купит платье. Много красивых платьев.
Впрочем, это обещание она так и не сдержала.
Мать, наверное, любила ее – скорее любила, чем нет. Но, замотанная двумя работами, замученная алкоголиком-мужем, забитая жизнью, она не умела с этой любовью обращаться. Что с ней делать, куда приложить, как преподнести – не знала.