Г. П. Федотов. Жизнь русского философа в кругу его семьи (Митрофанова, Федотов) - страница 30
В длинном размышлении о взаимоотношениях с Жоржем, датированном 1913 г., Татьяна писала: «Больше всего на свете я ценила семью и детей, я мечтала об этом с детских лет, всю жизнь себя подготавливала к этому, боялась революции, т. к. знала, что в ней растратишь силы, а я хотела быть здоровой, сильной, новой женщиной и создать счастливую и новую семью. Перед Богом с чистой совестью я могла бы сказать, — если бы мне предложили выбор между всеми сокровищами мира и семьей, я бы не колебалась ни минуты. Но ради Жоржа я отказалась от семьи. Правда, это было не то, о чём я мечтала, но все же верно я была бы счастлива. Так ясно мне рисовалась, бывало, одинокая, холодная жизнь, но в ней нет Ж [оржа] — и всякий раз я выбирала её, а не спокойную, ясную другую жизнь. <…> И моя тайная мечта: у меня будет уголок в деревне — природа значит так много, с ней никогда не будешь совсем одинок — и туда будет приезжать Жорж отдыхать. Это все — в моих руках и это выбираю в жизни, — а другого ничего не хочу. Ни новых встреч, ни впечатлений, — ничего. Жорж мой, неужели и это все обмануло?»[48].
Однако, как полагает исследователь А. В. Антощенко, любовь Георгия к Татьяне не была взаимной, что чувствовал и остро переживал Жорж, хотя страдания не озлобили его. «Да, Жорж никогда не знал любви, к [отор] ая шутит и смеется, не понимал ее, — исповедовался он Татьяне. — Его — была всегда отравлена слезами. И она делала душу такой чистой, а страдание таким высоким…»[49]. Утрату надежды на взаимность он назвал своим «пессимизмом». Но даже в таком «пессимистическом» варианте любовь вступала в противоречие с революцией, поскольку революционная борьба, в понятиях Жоржа, требовала: «Любовь должна быть раздавлена, принесена в жертву. Нужно проклясть грезы счастья и личную боль заглушить людскою великою мукою»[50].
«Возвращение в Саратов обострило внутреннюю борьбу между личным (любовью) и общественным (долгом). К тому же сама любовь все больше приносила не радость, а страдание, так как была безответной. Установленное status quo „братской привязанности“, зафиксированное в письме, присланном вскоре после возвращения в Саратов, не могло остановить процесс переосмысления ценностей Г. П. Федотовым, ведущую роль в котором играло его чувство к Т. Ю. Дмитриевой.
Активная пропагандистская деятельность с призывами к вооруженной борьбе с существующим строем в мае и избрание Г. П. Федотова членом Саратовского общегородского комитета РСДРП на собрании 11 июня 1906 г. привели его к новому аресту.
Лучше понять смысл и значение писем Жоржа из саратовской тюрьмы, в которой он оказался в ночь с 8 на 9 июля 1906 г., и мотивы принятого им решения позволяют сохранившиеся в архиве Дмитриевых его письма-размышления. В них он проанализировал развитие своих взаимоотношений с Татьяной и их влияние на его участие в революционной борьбе. „Революция заполняла все то в его сердце, что не принадлежало Тане. И она была прекрасна, она также. Если бы она была некрасива, разве Жорж стал бы революционером. Но ее красота была особенная, пламенная, иссушающая. Таня казалась ему, как синее небо, полное покоя и кротости. А революция… Ему казалось, что это — женщина-вампир; ее черные волосы, воспаленный взгляд черных очей, немного безумных, и губы, красные и влажные. Она приходила по ночам сосать у него кровь из сердца. Он изнемогал в ее объятьях, но страстно искал их, ждал ее. Это не просто сравнение, это почти правда. У Тани была мощная соперница, с которой она впоследствии, может быть, сама того не зная, вступила в борьбу за обладание его душой. Мне стыдно признаться, — она победила в этой борьбе. — Но с этим вампиром Жоржа сковывала не только страсть, но и долг. Долг! Он всегда смеялся над этим словом, оно не имело смысла для него. И все-таки долг, иррациональное, немое чувство жило в нем. И когда он отворачивался от него, на помощь приходил другой уродец — совесть. Все это чистейший атавизм. Но от этого уродцы не теряют своей реальности. С тех пор, как Жорж стал жить сознательной жизнью, его долг и совесть влекли его к революции. Он должен был отдать ей все. Но он не шел. Им овладела нерешительность, нечто более сложное, чем физический страх“.