«Милый, ну что с тобой? На работе что-нибудь случилось?»
«Нет. Пожалуйста, не трогай меня. Ты тут совершенно ни при чем».
«Нельзя же так распускаться, Кит, ты должен обязательно сказать мне, в чем дело…».
«Оставь меня с этими дурацкими расспросами. Если тебе хочется поговорить, иди лучше к своему ебарю».
«И пойду. Господи, как я от тебя устала!»
«Вот и иди. Пусть он тебе заткнет чем-нибудь пасть, чтобы ты наконец замолчала».
«Но что же все-таки случилось?..»
Он лежал, уткнувшись лицом в подушку, но слышал издалека ее последние слова: «…истерик… слюнявая баба…» Хлопнула входная дверь, и он судорожно вскочил, отпихнул подушку, побежал к столу, вывернул на пол содержимое верхнего ящика, где хранились шприц и заветная коробочка с люминалом.
«На хуй, на хуй эту суку с ее вопросами, всю эту жизнь с ее бесчеловечной тупостью… Боже мой, бож-ж-ж-е мой, неужели нельзя иначе, я еще так жить хочу. Что я за идиот — лечил бы психов, жил помаленечку… Неужели все кончено?»
Через несколько минут он вдруг успокоился и принялся профессиональными движениями разбивать ампулы. Подумал, что забыл вскипятить шприц, — и засмеялся этой глупой мысли отрывистым коротким смехом, еще влажным от недавно пролитых слез.
Когда ампулы кончились, он лег на кровать, бездумно глядя в потолок. Да и что же ему оставалось еще делать? Разве что считать последние секунды. Сосчитать до тысячи — верный способ поскорее заснуть.
…Когда Никита засыпал, губы его шевелились: «Сто один, сто два… сто десять, сто одиннадцать…»
А в самом деле — что же все-таки случилось? Да ничего особенного. Ничего такого, чему стоило бы удивляться или ужасаться. Жизнь шла, как всегда идет — не без сумбура и мелких неожиданностей — таково уж ее свойство.
А Никита Владимирович Хрящ спал непробудным сном. И если ему пришлось проснуться, то не потому, что он этого хотел. Его будили долго, по всем правилам медицины. И, разбудив, заверили, что все уже обошлось, кризис прошел, нужно только немного отдохнуть — переутомление, нервное расстройство, «вы же, батенька, врач, сами все понимаете».
Никита кивал головой, соглашался. Написал Гоголю в Ленинград, просил приехать, помочь: «Знаешь, Петя, я не могу больше жить в России». Гоголь читал письмо, горестно бормотал: «Как ты заблуждаешься, Никитушка, как заблуждаешься…»
Москва, 1968 г.