Об этом обо всем и думал Никита Хрящ, молодой главврач отделения психбольницы «Матросская Тишина», лежа на верхней полке купированного вагона «Красной Стрелы», увозившей его в Ленинград. Ворочаясь с боку на бок, умиротворенный и благостный, он вдруг привскочил и тихо выматерился в темноту, ощутив на пальце привычное давление обручального кольца. «Какого хрена я должен всегда его носить, если Элька норовит его снять при каждом удобном случае». Но приступ злобы минул так же внезапно, как и возник. Заснул Никита с мыслью о том, что Петербург прекрасен, и о том, что он по-прежнему любит Катю.
После отъезда главврача для него настало хорошее время. Галина Васильевна, заместительница Хряща, считала его здоровым и отменила все процедуры, кроме душа Шарко, который, как она полагала, весьма укрепляюще действует на нервную систему. Он же выходил из душевой злой и возмущенный и во всеуслышание объявлял: «Ничего более идиотского не видывал, никакого удовольствия от купания».
Теперь, когда его предоставили самому себе, он стал больше гулять. Долгие прогулки успокаивали его вечно взбудораженное воображение. К тому же, он получил возможность писать. Раньше это было почти невозможно — любое проявление деятельности главврач склонен был расценивать как очередной кризисный момент в ходе заболевания, записи неукоснительно отбирались, и появлялось еще одно доказательство его безумия.
Оглянувшись, он заметил неподалеку хроника из «тихого» отделения, известного тем, что по нескольку раз на дню он начинал вдруг ходить вокруг какого-нибудь неподвижного предмета — дерева или столба, — прибарматывая что-то, схожее с латынью. Постепенно он сближался с предметом и, почти касаясь его, что-то шептал — что именно, никто не знал, — если кто-нибудь случайно или намеренно подходил к нему, он тотчас замолкал и торопливо удалялся прочь.
Сумасшедший кружил около него. Сперва он поискал глазами дерево или столб, потом, не обнаружив ничего подходящего, смертельно испугался. Сумасшедший все приближался.
«fossils geminatus Hannibal…»
«inectergum finic…»
«iterum Olympia…»
Он сидел, боясь пошевелиться. За эти два с половиной месяца ему не приходилось наблюдать ничего подобного. В больнице ходило множество апокрифических рассказов о буйствах сумасшедших, только он им не верил, считая, что не может нервная система сама по себе, с бухты-барахты перейти в иное состояние, а в больнице все абсолютно спокойно, нет никаких раздражающих факторов. Он ничего и никого не боялся до сегодняшнего дня. Но сейчас страх сковал его настолько, что, не ощущая уже ничего, кроме страха, он завороженно и неподвижно следил за приближающимся к нему человеком.