«У вас миленькие пухленькие щечки, Светочка, — сказал он ей, когда уборка была кончена и они вымыли руки, — и глазки черные».
«Ладно, идите лучше спать, а то я знаю, всю ночь приставать будете».
«Ну что вы, Света, какая вы, право! Зачем же мне к вам приставать. Дали бы мне таблетку пирамидона. Голова болит…».
«Не могу, врач не позволила».
«Вот видите — и таблетку дать не можете. А что делать, если голова болит? Послушайте, Светочка, вы же сейчас спать не пойдете? Можно, я посижу около вас, вам же одной сидеть скучно. Расскажу вам что-нибудь занимательное».
«Нельзя, врач застанет».
«Ничего не застанет, а если застанет — скажете, что я только что вышел из палаты».
«Не…. приставать будете», — сказала Света после маленькой паузы. («Которые не от крови, не от хотения плоти, не от хотения мужа, но от Бога родились», — вдруг припомнилось ему, но произнести это вслух он побоялся, — «еще подумает, что я псих».)
«Света, перестаньте меня бояться, я сегодня утром одного психа испугался, так потом весь день стыдно было, („…само себе свидетельствуешь; свидетельство твое не истинно…“ — стукнуло ему в голову). Света, вы Библию читали».
«Ничего я не читала. Шли бы вы лучше спать».
Он лежал в кровати и думал о Свете. Хорошо было бы с ней остаться. Нет, не получится: может, девочке и хочется, да служба не позволяет. Потом стал припоминать последние встречи с женщинами, мысли сумбурно закрутились вокруг одного: «Надо выйти на улицу и найти бабу». Потом баба как-то забылась, но желание выйти на улицу осталось. Пришел на ум давешний псих — а вдруг он тоже догадается выйти, и они встретятся и поговорят? Мысли становились видениями, видения уплотнялись, превращаясь в дремоту. Ему казалось, что сумасшедший латинист ведет с ним приятный разговор, и он постепенно освобождается от неотвязного чувства вины перед ним и перед собой. Больше он никогда не будет бояться людей. Сон необоримо одолевал его, и последнее, о чем он успел подумать, — «нет ничего особенного в этих видениях, многие люди засыпают именно так».
Утром, в начале седьмого, его нашли спящим в саду — на скамейке возле оранжереи. Рядом, на соседней скамейке, мирно спал чокнутый знаток латыни.
Разразился ужасный скандал. Для разбора дела в больницу нагрянула комиссия из министерства. Из Ленинграда был срочно вызван Хрящ. Галину Васильевну отстранили от работы, но из больницы не отпускали целыми днями — комиссия снимала с нее показания. Плачущую Свету прогнали домой и приказали не показываться на глаза, пока не вызовут.
В этот приезд Никите Владимировичу не повезло — с Катенькой он увиделся только вечером. Весь день он шатался по городу, продуваемый мокрым петербургским ветром. Было отчаянно холодно. К Гоголю идти не хотелось — от него не вырвешься раньше завтрашнего утра, а ему надо было побыть с Катенькой вдвоем. Он брел по Ленинграду, считая телефонные будки, и звонил Кате из каждой пятой. В шесть наконец дозвонился, но и тут ему не повезло: Катя сказала, что сожалеет, но уже обещала друзьям быть на именинах. «Вот если бы ты предупредил меня заранее, мы провели бы вечер вдвоем, а так, если хочешь, пойдем со мной».